Понтер оглушительно захохотал; Массивная грудная клетка и глубокая ротовая полость создавали басовитые громоподобные раскаты.
Мэри и Луиза недоумённо посмотрели на него.
— Что такого смешного? — спросил Рубен, ставя перед Понтером новую банку кока-колы.
Понтер поднял руку; он пытался перестать смеяться, но у него ничего не получалось. В уголках его глубоко сидящих глаз выступили слёзы, а обычно бледное лицо отчётливо покраснело.
Мэри, по-прежнему сидя за столом, положила руки на бёдра — и тут же смутилась своей реакции; в языке тела руки на бёдрах означали увеличение видимого размера с целью запугивания. Но Понтер был настолько кряжистей и мускулистее любой женщины, да и почти любого мужчины, что такая попытка выглядела смехотворной.
— Так что смешного? — спросила она.
— Простите, — сказал Понтер, приходя в себя. Своим невероятно длинным большим пальцем он вытер с глаз слёзы. — Просто у вашего народа иногда такое смешные идеи. — Он улыбнулся. — Говоря о скрытой овуляции, вы имеете в виду, что у человеческих женщин не она не сопровождается вздутием гениталий?
Мэри кивнула.
— Как у шимпанзе и бонобо, а также горилл и большинства других приматов.
— Но у людей вздутие гениталий пропало не для того, чтобы скрыть факт овуляции, — сказал Понтер. — Оно пропало тогда, когда перестало быть эффективно в качестве сигнала. Когда климат стал холоднее, и люди начали носить одежду. Такой тип визуальной сигнализации, базирующийся на напитывании тканей жидкостью, требует значительных энергозатрат; он потерял своё значение, когда мы начали укрывать свои тела шкурами животных. Но — по крайней мере, у моего народа — факт овуляции по-прежнему легко устанавливается с помощью обоняния.
— Вы можете учуять овуляцию так же, как и менструацию? — спросил Рубен.
— Связанные с нею… химические вещества.
— Феромоны, — подсказал Рубен.
Мэри медленно кивнула.
— Получается, — сказала она, скорее для себя, чем для Понтера, — что самцы могут удалиться на неделю и больше, не беспокоясь о том, что их самки забеременеют от кого-то другого.
— Точно так, — сказал Понтер. — Но не только это.
— Да? — сказала Мэри.
— Мы считаем, что причиной того, что наши предки-мужчины «уходили в лес» — думаю, у вас тоже должна быть похожая метафора — было то, что женщины становились весьма неприятны во время Последних Пяти.
— Последних Пяти? — переспросила Луиза.
— Последние пять дней месяца перед самым началом нового цикла.
— О, — догадался Рубен. — ПМС. Предменструальный синдром.
— Да, — сказал Понтер. — Но, конечно, это не настоящая причина. — Он слегка повёл плечами. — Моя дочь Жасмель изучает историю до начала отсчёта поколений, она мне объяснила. На самом деле было вот что. Мужчины постоянно дрались за доступ к женщинам. Но, как заметила Мэре, доступ к женщинам эволюционно значим только в течение той части каждого месяца, когда женщина может забеременеть. Поскольку циклы всех женщин синхронизированы, мужчины гораздо лучше ладили друг с другом, живя отдельно на протяжении большей части месяца, и появляясь всей толпой в критический для производства потомства период. Не женская раздражительность породила такое поведение, а мужская склонность к насилию.
Мэри кивнула. С тех пор, когда она вела тот курс, минули годы, но всё выглядело донельзя типично: мужчины создают проблемы и обвиняют в них женщин. Мэри не знала, встретится ли когда-нибудь хоть с одной женщиной из мира Понтера, но уже сейчас ощущала несомненное сродство со своими неандертальскими сёстрами.
— Здравый день, Даклар, — сказала Жасмель, входя в дом. Хотя Жасмель Кет и Даклар Болбай жили в одном доме, они почти не разговаривали со дня доосларм басадларм.
— Здравый день, — холодно ответила Болбай. — Если ты… — её ноздри расширились. — Ты не одна.
За спиной Жасмель в дом вошёл Адекор.
— Здравый день, — сказал он.
Болбай посмотрела на Жасмель.
— Опять какое-то коварство, дитя?
— Не коварство, — сказала Жасмель. — Беспокойство. За тебя и за моего отца.
— Чего вы хотите от меня? — спросила Болбай, пристально вглядываясь в Адекора.
— Правды, — ответил он. — Только правды.
— О чём?
— О тебе. О том, почему ты преследуешь меня.
— Не я нахожусь под следствием, — сказала Болбай.
— Нет, — согласился Адекор. — Пока нет. Но это легко изменить.
— О чём ты говоришь?
— Я готов передать тебе собственный пакет документов, — сказал Адекор.
— На каком основании?
— На основании того, что ты незаконно вмешиваешься в мою жизнь.
— Это смехотворно.
— Да? — Адекор пожал плечами. — Это решать арбитру.
— Это очевидная попытка затянуть процесс, который приведёт к твоей стерилизации, — сказала Болбай. — Очевидная каждому.
— Если всё это настолько нелепо и очевидно — арбитр отклонит мой иск. Но не раньше, чем даст мне возможность допросить тебя.
— Допросить меня? О чём?
— О твоих мотивах. О том, за что ты так на меня взъелась.
Болбай посмотрела на Жасмель.
— Это твоя идея, не так ли?
— Так же, как и идея до подачи иска прийти сюда, — сказала Жасмель. — Это семейное дело: ты, Даклар — партнёрша моей матери, а Адекор — партнёр моего отца. Смерть моей мамы далась тебе очень нелегко — как и всем нам.
— Смерть Класт тут совершенно ни при чём! — вскинулась Даклар. — Ни при чём! — Она посмотрела на Адекора. — Всё дело только в нём одном.
— Почему? — спросил Адекор. — Какое дело?
Болбай тряхнула головой.
— Нам не о чем говорить.
— Нет, есть, — сказал Адекор. — Или ты ответишь на мои вопросы здесь, или я их тебе задам в присутствии арбитра. И тогда тебе придётся ответить.
— Ты блефуешь, — сказала Болбай.
Адекор поднял левую руку и повернул её внутренней стороной запястья к Болбай.
— Ваше имя Даклар Болбай, и вы проживаете в Центре Салдака?
— Я не приму документы от тебя.
— Ты лишь оттягиваешь неизбежное, — сказал Адекор. — Я обращусь к судебному исполнителю, и он загрузит их на твой компаньон независимо от того, потянешь ты за контрольный штырёк или нет. — Пауза. — Я спрашиваю снова: Ваше имя Даклар Болбай, и вы проживаете в Центре Салдака?
— Ты правда хочешь это сделать? — сказала Болбай. — Потащить меня к арбитру?
— Как ты потащила меня, — ответил Адекор.
— Прошу, — сказала Жасмель. — Просто скажи ему. Лучше так. Для тебя же лучше.
Адекор скрестил руки на груди.
— Итак?
— Мне нечего сказать, — ответила Болбай.
Жасмель испустила шумный вздох.
— Спроси её, — тихо произнесла она, — о её партнёре.
— Ты ничего об этом не знаешь, — рявкнула Болбай.
— Не знаю? — сказала Жасмель. — Как ты узнала, что это Адекор ударил моего отца?
Болбай молчала.
— Очевидно, тебе рассказала Класт, — сказала Жасмель.
— Класт была моей партнёршей, — сказала Болбай. — У неё не было от меня секретов.
— И она была моей матерью, — сказала Жасмель. — И от меня тоже ничего не скрывала.
— Но… она… я… — голос Болбай затих.
— Расскажи нам о своём партнёре, — сказал Адекор. — Я… по-моему, я с ним никогда не встречался, не так ли?
Болбай медленно покачала головой.
— Нет. Его здесь давно не было; мы расстались много лет назад.
— И поэтому у тебя нет собственных детей? — мягко спросил Адекор.
— Думаешь, ты такой догадливый? — ответила Болбай. — Думаешь, всё так просто? Не смогла удержать партнёра, так что и забеременеть теперь не от кого? Ты так думаешь?
— Я пока ничего не думаю, — ответил Адекор.
— Я бы стала хорошей матерью, — сказала Болбай, вероятно, больше для себя, чем для Адекора. — Спроси Жасмель. Спроси Мегамег. С тех пор, как Класт умерла, я растила их одна и справлялась прекрасно. Разве не так, Жасмель? Разве не так?
Жасмель кивнула.
— Но ты из 145-го, как Понтер и Класт. Как Адекор. Ты всё ещё можешь родить собственного ребёнка. Даты, когда Двое становятся Одним, будут сдвинуты в следующем году; ты могла бы…
Адекор вскинул бровь.
— Это был бы твой последний шанс, ведь так? Тебе 520 месяцев — сорок лет, как и мне. У тебя может быть ребёнок в 149-м поколении, но точно не через десять лет, когда родится 150-е.
— Ты смог это подсчитать без своего хвалёного квантового компьютера? — язвительно сказала Болбай.
— А Понтер, — продолжил Адекор, слегка кивнув, — Понтер остался без партнёрши. Вы с ним любили одну и ту же женщину, ты была табантом его детей, поэтому ты решила, что…
— Ты и мой отец? — спросила Жасмель. В её голосе не было шока; лишь удивление.
— А почему нет? — ощетинилась Болбай. — Я знаю его так же долго, как и ты, Адекор, и мы всегда хорошо ладили.
