и вскинул к плечу свое новое ружжо. А тут не видно ничего. Прямо напротив на совершенно безоблачном небе, заставляя жмуриться, сияет звезда, которую позже назовут жёлтым карликом. (По спектральной классификации Солнце относится к типу G2V). Жёлтое так уж точно. Сквозь блики в жмурящихся глазах видны нечёткие силуэты надвигающихся польских жолнежей (солдат).
Эх, как тут проверишь меткость и кучность. Сплюнув (мысленно) Иван Яковлевич нажал поочерёдно на оба спусковых крючка. Ствол при этом точно вниз качнуло, уж больно тугие были пружины. Бабах. И у него не слабо жахнуло. Так и вокруг него преображенцы палили. Через пару секунд от плотного дыма, который в безветренную погоду никуда не собирался развеиваться, а только уплотнялся и уплотнялся, вообще ничего видно не стало, даже этого жёлтого карлика, будь он неладен. Видны были разве ближайшие соседи. И они Брехта порадовали. Не запаниковали, не стали «Ау» кричать, даже материть проклятый дым, мешающий стрелять в цель, не стали. Слаженно вытащили из кобур пистоли, досыпали на полки порох на всякий пожарный, и произвели выстрелы. Потом так же степенно, точно, как учили, отцепили с поясного ремня штык и вставили его в ствол штуцера. Даже гордость Ивана Яковлевича за гвардию взяла. В самом деле — гвардия.
У Ивана Яковлевича штыка к его новому дивайсу не было, и он вытащил из ножен свой любимый адмиральский кортик. И…
Брехта сильно дёрнули сзади за ремень и потащили за спины приготовившихся к бою гвардейцев.
— Ваше Высочество, брось чудить, — злой Семён Салтыков не остановился, и даже, оттащив министра метров на пять, движение не прекратил.
— Всё, Семён Андреич, отпусти, дальше сам. Осознал. Виноват, — даже руки поднял, чтобы показать, что сдаётся. Но подполковника преображенцев это не остановило, ещё метров десять протащил не упирающегося уже Брехта.
— Иван Яковлевич, ну имей совесть, себя не жалко, так меня пожалей, детушек моих. Как ни хорошо ко мне Государыня относится, но за гибель твою, если не уберегу, колесует. Так мне перед отбытием из Риги и сказала, а семью всю в Берёзов. Чего я тебе плохого сделал? А сестрицу ты знаешь, у неё не отговоришься, пообещала — выполнит. Не лезь ты, Ваше Высочество, в гусчу саму. Справятся без твоего ножика гвардейцы.
— Всё. Хватит волочь меня. Осознал. Показывай, как из этого оврага выбраться? — слышно было хреново. Кругом такой ор стоял, что и себя с трудом услышишь, потому друг другу в уши кричали.
— Не, — Салтыков затряс головой, так что кепка с неё слетела, — Не дам никуда выбираться. Стрельнёт кто. Туточки и постоим.
— Так боем руководить надо, — попытался освободить ремень от руки салтыковской Иван Яковлевич.
— Я университетов не кончал, Иван Яковлевич, но за дурака-то меня не держи. Минуту назад не надо было тебе ничем руководить, а сейчас приспичило. Да и как там руководить. Там сейчас такая мясорубка идёт, не до руководства им.
И опять прав. Брехт бросил дёргаться и стал оглядываться и прислушиваться, пытаясь понять, чего происходит на поле боя. Сначала крики неслись только с востока, откуда начали валиться в овраг ляхи, но постепенно гул расширялся, уже и справа, там, где должна быть засада кавалергардов, выстрелы и крики «ура» послышались, а после и с противоположного края загремело и зауракало. Там же батарея и до туда уже бой докатился?
— Семён Андреич, давай выбираться, — Брехт снова попытался освободиться от железной хватки командира Преображенского полка.
— Туда, пойдём, — Салтыков не отпуская ремень потянул Бирона в сторону, чернеющего на другой стороне поляны леса. — Там тихо вроде бы.
— Туда, дак туда, отпусти только. — нет, генерал-майор держал его крепко. Прямо проламывая просеку в лейб-гвардейцах, прущих навстречу в сечу, поволок Брехта в сторону спокойного, по его мнению, леса. Дыма, чем дальше отходили от края оврага, становилось всё меньше, и когда они, наконец, смогли по противоположному склону, цепляясь за кусты вылезти из этого ада, то и совсем почти дым развеялся. Нет, вся восточная и юго-восточная часть поля были в дыму, ни малейшего же ветерка, а вот вокруг и на запад до самого леса видимость была нормальной. Оттуда к ним бежало пару десятков человек в зелёных мундирах. Поначалу Иван Яковлевич решил, что это преображенцы, но вспомнил, что форму-то поменяли. Это не могли быть русские.
— Поляки! — хором с Салтыковым крикнули.
— Назад давай, — дёрнул его опять Семён Андреевич, увлекая к оврагу.
— Смотри!!! — К ним вдоль оврага на пересечение полякам бежало около десятка гвардейцев. Встретиться должны были как раз возле того места, где генералы стояли.
— Отпусти, Семён, и саблю доставай, — со всей силы рванул салтыковскую руку герцог Бирон.
Событие шестьдесят второе
Тот жалок, кто под молотом судьбы
Поник — испуганный — без боя:
Достойный муж выходит из борьбы
В сияньи гордого покоя,
Николай Платонович Огарев
Граф Гуттьере Фернандес — комендант крепости Мазаган с удивлением посмотрел на будущего зятя. Или не зятя? Как за этого пирата можно любимую и единственную дочь отдать⁈ Опять же — к его сыну перейдёт графский титул. Какого сына он вырастит? Такого же пирата и разбойника?
— Танжер? Там может быть полно кораблей. Сам-то город небольшой. Султан Исмаил вынудил лет пятьдесят назад англичан оставить крепость, город-то они оставили, но взорвали там все укрепления, да и сам город, храмы свои, ратушу. Часть восстановили мавры потом. Население в Танжере сейчас толком нет. Ну, пять тысяч, может четыре. Гарнизон небольшой. Исмаил почти всё там отстроил после ухода англичан, укрепления я имею в виду. Вот только город так прежним и не стал.
— А как он английским стал? — попытался увести рака за камень Вильстер.
— В 1661 году город был передан английскому королю Карлу II в качестве приданого за инфанту Екатерину Брагансскую, — граф было хотел продолжить про историю, его любимую, лекцию моряку прочитать, но вспомнил, зачем позвал будущего зятя, и попросил, сопли в голос добавив, — Может, ну их, нехристей.
— Да, я и сам не хочу, — Юрий Данилович, расхаживал по кабинету будущего тестя.
— Так и не надо. Через пару дней свадьбу сыграем.
— Надо, дон Фернандес. Эти мавры должны понять, что русские их всех уничтожат, если они не отдадут наших людей. А султан этот любвеобильный должен зарубить себе на носу, что Россия не прощает обид. Она всегда придёт за своим, как герцог Бирон говорит. И как он же говорит, русские своих не бросают. Я все города на побережье уничтожу, но моих людей мавры вернут.
— Охо-хо. Как бы они после твоего отплытия, Юлий, не пришли сюда со всей армией. Можем и не отбиться.
— Тем более, нужно идти уничтожить Танжер и в послании этому султану, как его, прости, Господи…
— Абдалла бен Исмаил, — подсказал граф.
— И в послании Исмаилу бену указать, что если хоть один волос упадёт с головы русских и португальцев, то беда его неминучая постигнет. Стоп… — адмирал задумался на минуту. — А ещё чтобы он освободил всех русских рабов. Если попадётся хоть один раб на галере, что объявит себе русским, то умрёт и султан и все его пятьсот жён.
— Ох, ты боже мой, как бы обратного такими угрозами не добиться, — тяжко вздохнул португалец.
Рожу при этом скорчил скорбную дон
