— Ну как там Захарий-то? — Кузьма вытянул шею, пытаясь разглядеть своего товарища, уложенного на широкую лавку под небольшим оконцем, прорубленным посредине стены.
Такое новшество, закрытое бычьим пузырем в деревянной рамке, было устроено в доме по настоятельной просьбе Вячеслава. Лекарь очень настойчиво мотивировал его необходимость невозможностью при осмотре больного поднимать того к волоковому окошку под самую крышу. И тем, что сам он не родился летучей мышью, чтобы висеть при этом на стрехе. А для особо непонятливых добавлял, посмеиваясь над озадаченными лицами, что для лечения посетителей ему нужен яркий свет, а не тусклая лучина. Однако в этот час выражение его лица было безрадостным. Вытерев руки о полотенце, роль которого играла старая выстиранная холстина, он задернул занавеску, закрыв Кузьме обзор горницы или, как ее называли местные, истопки.
— Дела у него… плохи, — объявил Вячеслав честному собранию, состоявшему из Петра, Пычея и новгородских купцов, которые буквально полчаса назад перебрались в дом Любима, перенеся на себе впавшего в беспамятство Захария. В процессе рассказа о своих товарищах и целях прихода на Ветлугу тот сперва стал заговариваться, вызывая недоуменные переглядывания Кузьмы и Якуна, а потом начал терять сознание, сползая по бревенчатой стене дружинной избы на пол. — Думаю, что воспаление легких он подхватил, может, и крупозное… Ну, чуть понятнее попытаюсь объяснить. Легкие он застудил сильно, вот. Кашель давно у него?
— Да уж второй день скоро пойдет, — не на шутку разволновался Кузьма. — А вечор еще промок, в лесу дозоры проверяя, тогда и жар вовсю попер… А отлежаться ни в какую не хотел. Вот ведь какая беда-то.
— Одышка у него была?
— Федька сказывал, что с самого утра и началась… И что, никак Захарию не помочь?
— Погодь с этим. Слабость, утомляемость, озноб, головная боль? Ел хорошо?
— Да ить… мы на других ушкуях были. Но жаром от него так и несло… Точно! Снедать с нами отказался, хотя и потчевал нас, как сюда вышли.
— Ох… — сокрушенно помотал головой Вячеслав и попытался объяснить купцам, что кроме постановки диагноза он практически бессилен. — Привезли бы его чуть пораньше, хотя бы на день… Тогда бы я чесночные горчичники поставил или пустырником напоил. В общем, облегчение организму его сделал бы небольшое, а с болезнью он и сам справился бы, вон какой здоровый. А теперь…
— Не уберегли мы, значит, Захария, — повесил голову Кузьма, а Якун, вздрогнув, перекрестился на резную деревянную икону, висевшую в переднем углу.
— Я, конечно, попою его клюквой, жаропонижающие травки дам, но шансов у него… мало. Вот разве что…
— Ты, лекарь, не обессудь меня, не все я понял из того, что ты говорил, — встрепенулся Кузьма. — Но я серебра отвешу, сколь запросишь, ну… сколь есть при себе, если Захарий выкарабкается.
— Ну вот, уже торговаться со мной начал, будто я полный воз с тебя запросил, — грустно улыбнулся Вячеслав и поднял руку, прерывая начавшего оправдываться купца. — Не про плату я пекусь, а про здоровье товарища твоего. Есть у меня корень один, — обернулся он на мгновение к Петру. — Знахарка мне его дала, а Радимир опознал и сказал, что тут его доселе не видал, но очень похож он на «адамов корень», который привозят из Тмуторкани. У меня на родине его иной раз разводили как декоративное… Для красоты сажали. Я почему его запомнил… Один малец у нас им отравился, в рот ягоду потянул, и началось… понос, рвота. Обошлось все, выжил мальчонка, но я потом детально прочитал, что же это за плющ с ягодками был и что лечит он.
— Да ты потравить товарища нашего хочешь, что ли? — открыл рот молчавший до сих пор Якун. — Зелья на нем колдовские желаешь испытывать?
— Да погодь ты, баламут. — Кузьма ткнул своего подельника локтем в бок. — Не слушай ты его, лекарь, вечно он чего-то не понимает. Ты сказывай, сказывай дальше…
— Так вот, — прокашлялся Вячеслав. — Называется это растение переступень белый, дней десять назад я из него настой сделал. Однако прав твой товарищ в одном, Кузьма: не знаю я точно, как лечить им, хотя слышал, что помогает оно даже от крупозного воспаления легких. Но уж слишком ядовитое. Малую дозу дать — может не помочь, перестараешься — потравишь… Вот и решайте сами судьбу вашего товарища. Но знайте: если лечить сейчас не начнем, а назавтра ржавая мокрота пойдет, то винить будете только себя. Вот так.
— А скажи, лекарь, — задумался Кузьма, — как выходит, что ядовитая трава помочь может?
— Ну, обычными травами издавна люди лечатся. Той же ромашкой, чабрецом, пижмой… А на самом деле все эти растения ядовиты, только одни в большей степени, а другие в меньшей. Да и не яд это, просто содержание некоторых веществ у них разное, а человеку пользу приносит только определенное их количество. Не больше и не меньше. Как бы это объяснить… Вот выпьешь ты меду хмельного чарку, легко и светло на душе у тебя будет, а если братину, и не одну? Как свинья, прости господи, ползать по земле будешь. А то и копыта отбросишь… Так же и с травой или цветком. У каждого растения что-то есть для нашего здоровья, только надо знать, какую долю взять от него. Вот и Захарию, для того чтобы поправиться, нужно от этой ядовитой лианы всего небольшой кусочек. А вот какой — только догадываться могу…
— Пойдем, Кузьма, — потянул товарища за рукав Якун, — бесовские это речи. Бог здоровье ему дал — он и заберет. Коли нужен ему Захарий, так и преставится он нынче по его воле, а не нужен — так поживет еще на этом свете. Забираем мы товарища нашего от вас, у нас отлежится…
— Ты сам не ведаешь, что глаголешь, купец, — вмешался в разговор Петр. — Какие бесовские речи? Откель тебе знать про промысел Божий? Может, он нашу весь как раз и послал товарищу твоему, дабы спасение он тут свое нашел? Или тебя проверяет, поможешь ли ты Захарию недуг свой побороть или бросишь на произвол судьбы аки пса шелудивого?
— Ты меня не попрекай поступками, — начал заводиться Якун. — Я пытаюсь его спасти от колдуна вашего! Может, вы нас извести хотите по одному!
— В своем ли ты уме, купец, что такие речи мне в глаза бросаешь? — поднялся с лавки, стоящей в углу, Петр. — Не по своей ли воле вы к нам пришли, а потом помощи лекаря нашего попросили?
— Вот так вы и заманиваете путников, а потом режете их, как скот! — Слюна с ощерившегося в гримасе взбесившегося купца стала брызгать во все стороны. — Вон Онуфрия со всеми его людишками порешили в ночи, дабы ушкуем и рухлядью его завла…
Тяжелый кулак отодвинувшегося назад Кузьмы обрушился на затылок Якуна, заставив его щелкнуть зубами и медленно осесть на пол. Петр, уже положивший руку на изголовье меча, жестом остановил Пычея, начавшего заходить за спины новгородцам.
