нейтрализовали эмиграцию и вернули в страну добрую половину инженеров, писателей
и военных, бежавших от троцкистов в гражданскую войну. Так вот, его как раз и
командировали в Гуляй-Поле как специалиста. А там он и познакомился с самой
красивой девушкой городка — школьной учительницей.
— Все равно странно… После войны у нас на одного жениха приходилось по десять
невест, но у вас… Ей тогда было двадцать два года. Почему она не вышла замуж
до тех пор?
— У нее был жених, но он попал под трактор в сорок третьем году.
— А в моем варианте он в то же самое время воевал под Курском…
— Под Курском?!! Вы что? от немцев до Курска бежали?!
— Хуже. Немцы дошли до Сталинграда.
— Однако! Ну и вояки у вас там!
— Это ваши же вояки. Только у вас, поскольку вы не воевали, их некомпетентность
не вылезла наружу — отсиделись вы. А мы за это очень дорого заплатили.
— Ну, мы тоже полмиллиона положили на Амуре в пятьдесят втором. И все же
личность Сталина, я считаю, положительна и необходима в советской истории. Он
уберег нас (да и вас) от троцкистской нечисти и космополитических вырожденцев.
Видишь ли, в двадцатые годы была единственная валена: между Сталиным и
Троцким…
— Валена? — переспросил я.
— Германоязычное слово. Означает выбор.
— У нас говорят: альтернатива. Англоязычное слово.
— Ах да! у вас же Америка самая главная страна. Удивительно, как могли эти
забитые эмигранты так возвыситься? У вас какой-то нереальный вариант истории.
— В принципе я с тобой согласен. Но неужели все вы — наивные коммунисты?
— Коммунизм бывает разный. Мы ж не троцкисты. Россия — цель, коммунизм —
средство. Да, мы уж и не столь наивны, как десять лет назад.
— По дороге сюда я видел коммерческие ларьки….
— Да, пять лет назад у нас разрешили мелкое предпринимательство. Разумеется, под
партийным контролем.
— А ты в партии?
— Нет, но собираюсь вступить… О, уже восемь! Я побегу в фотоателье, надо
забрать фотографии. Если в мое отсутствие придет Виола, веди себя, как ни в чем
не бывало. Скажи, что идешь за фотографиями, и поджидай меня у подъезда. Завтра
у нас суббота? Да?
— И у нас тоже.
— В понедельник у меня последний экзамен сессии. Диалектический материализм! У
вас, небось, такого не учат.
В коридоре он заглянул в мою кожаную сумку:
— Это оттуда?
— Да.
— Ладно, потом посмотрим. Пошел я.
И он исчез.
Я, оставшись один, обошел обе комнаты. Мебель и прочая обстановка были иных
конструкций, однако телевизор, как и у меня, назывался "Радуга 716". Но меня
больше заинтересовали книги, куда многочисленнее моих. Многие были мне
незнакомы, другие соответствовали моим, многих из имеющихся у меня тоже не было.
Десятитомник Сталина, сочинения Гракха, Бабефа в четырех томах. Международные
ежегодники начиная с 1957 года, "Россия в 1913 году", Л.Н.Гумилев "Этногенез и
биосфера Земли", "Иерусалимский процесс" в трех томах.
Последние я полистал. Оказывается, в августе 41-го года германская армия заняла
Палестину, а год спустя в Иерусалиме открылся под председательством доктора
Фрайслера процесс над сионистами. В числе подсудимых — Менахем Усышкин, Давид
Бен-Гурион, Мартии Бубер, Хаим Вейцман и другие. В материалах процесса — тексты
Ветхого Завета, Талмуда и "Протоколов сионских мудрецов", свидетельские
показания местных жителей-арабов и граждан различных европейских стран.
Семьдесят главных обвиняемых были приговорены к публичной смертной казни, а
Иерусалим отдан арабам и переименован в Аль-Кудс. Советский Союз признал
основные положения Иерусалимского процесса в декабре 49-го года.
Художественная литература несколько беднее. Книги Набокова, Генриха Сенкевича и
Экзюпери отсутствовали. Зато стоял шеститомник Аркадия Гайдара с фотографией
престарелого писателя в первом томе (романы "Целинные годы" 1958 года, "Он
сказал: Поехали!" 1962 года, "Сибирские истории" 1977 года). Помимо
общеизвестной классики было еще несколько неизвестных мне фамилий: Соколов,
Заварзин, Романовский…
Пока я пролистывал книги, в замке захрустел ключ, и я услышал свой голос:
— Да, это действительно так! Я и сам сначала не поверил! Когда видишь самого
себя, это невероятно. Но если невероятное становится очевидным, его принимаешь
как факт.
— Где он сейчас? — этот голос, без всякого сомнения, принадлежал моей
возлюбленной Виоле. Вернее, ее двойнику из этого мира.
— Да здесь. Вальдемар!
Я вышел. Блондинка Виола была восхитительна в своей мягкой белой шубке из
заячьего меха. А мой двойник помогал ей разуться, наклонившись к ее коленям, как
не раз наклонялся я. При моём появлении Виола вскрикнула.
— Извините, — забормотал я, пытаясь как бы оправдаться, — я сам не знаю, как это
произошло… Это, конечное невероятно, но…
Через полчаса мы ужинали. На столе — копченая мойва, бутерброды, чай с
клубничным вареньем.
— А где мама? — поинтересовался я.
— Она вышла замуж… за немецкого барона… полтора года назад, — отвечал мне
мой двойник в перерывах между пережёвыванием пищи.
— И живет в Германии?
— Разумеется. Берлин. Геббельс-штрассе, 14.
— А я там, — кивнула Виола в мою сторону, — есть?
— Да, — только и смог ответить я.
Я чувствовал себя в самом что ни на есть дурацком положении и старался не
смотреть на нее.
— Вот что я придумал, — сказал после некоторого молчания мой двойник. — Ты
можешь через три дня съездить в Германию. Дело в том, что туда должен ехать я, у
меня уж все готово: все документы, справки, виза и все такое, но мне не хотелось
бы сейчас никуда ехать: я тут диплом пишу, и работы в училище много (я преподаю
в Высшем Военном-Политическом Училище МГБ). Съездишь?
— Хорошо, — ничего другого мне и не оставалось сказать. — Но ты введи меня в
курс дела, чтобы я там глазами не хлопал.
— Ты немецкий знаешь?
— Более-менее.
— Ну, это не беда, полистаешь разговорник. Барон, Иоганн фон Кампенгаузен,
милейший человек пятидесяти лет, полковник люфтваффе, истинный ариец, воевал в
Африке, интересуется русской классической литературой, на досуге музицирует. Он
вдовец, и у него пятилетняя дочь Кунигунда, в которую мама влюблена без памяти.
Его младший брат Отто — профессор генетики и евгеники Кенигсбергского
