Ознакомительная версия.
После боя солдаты писали письма родным. Заветный треугольничек мог принести беду своему автору. По неосторожности солдат мог написать домой что-либо о своем местонахождении, сроках наступления. О своих переживаниях. Страхе. С кем же, как не с папой или мамой молодому бойцу поделиться о своей тревоге или испуге.
Не дам и пятака, как запросто мог попасть солдатик на прицел оперчасти.
Подобно грому среди ясного неба, неожиданно приезжал лейтенант с синими околышками. За упаднические настроения забирал бедную головушку с собой. Обратно уже никто не возвращался. Поговаривали об их дальнейшей незавидной судьбе. То ли штрафбат. То ли штурмовая рота.
По любому, это уже были смертники.
До начала боя людей, добровольно желающих пойти в смертельную атаку на дзот, или с гранатой на танк не водилось. Если фашист не пристрелит, герои появлялись вдруг и неожиданно прямо во время сражения. А рутинную работу вместо подвига, кому-то надо же было исполнять. Поэтому у особистов руки были развязаны. Они тоже туго выполняли своё дело. У них имелся даже свой план. И перевыполнить его было невозможно. Слишком велика была ротация людей. Одни туда, другие в землю. Туда-в землю. Туда-в землю. В землю. В землю…
Поэтому в штрафбате свободные места всегда имелись.
Неумение некоторых командиров воевать, командовать и управлять приводило к абсурдным жертвам. Люди это понимали и сильно переживали. Жизнь человеческая, солдатская жистянка обесценилась до никчемности. Для солдата умирать в позиционной войне неприлично позорно. А при полнейшем незнании стратегического намерения своего командования – это всегда личная и бессмысленная трагедия каждого. Великий крест голгофы.
Да кого из командиров волновала моральная сторона вопроса? Выстроенная вертикаль не знала пощады! Все уже настолько привыкли, что в безысходном ожидании смирились с неизбежностью. Люди, чувствовали беду на подкорке. С содроганием понимали, что любой приказ о наступлении принесёт обязательную смерть или лишенную всякого смысла кровь. При любом раскладе, для солдата, это нескончаемая мука мученическая и страдания до зубовного скрежета.
Ультимативная безответственность страшна еще сильнее, ей вовсе нет прощения. Не смогут сказать свое слово погубленные солдаты и офицеры за ошибки штабистов. Хотя не припомню случая, чтобы кого-либо из командиров за провал операции подводили под трибунал. Командиры как данность, воспринимали факт нескончаемых потерь. Для докладов руководству безвозвратные потери искажались и не соответствовали реальности.
Конца и краю не было видать рекам солдатской кровушки. Эта бойня была невероятной жестокости, изуверства и злобы. Страшная скотобойня по своей сути и озверелости. Выплеснутое неистовство, лютость и кровожадность противостоящих сил не знали примеров по своей бесчеловечности и цинизму. Безжалостность и нещадная озверелость были основой противоборствующих сил.
Капелланов, конечно, не было. Военных часовен никто не строил. Но и в коммунизм мы тогда особо не верили. По солдатским душам туда-сюда со своей пропагандой «ездили» комиссары и политработники. Они уверенно врали и обещали сладкую жизнь после войны. Сгрудившись на собрание, бойцы согласно кивали головами. А в реальности они даже не слышали, о чем говорит политрук. Каждый думал свою думу.
Деревенским мужикам было не до высоких материй. Они просто, как могли, воевали за свою родину против страшного врага. О Сталине вспоминали изредка. Вождь и вождь, где-то там, далеко. А родная землица, вот она. У каждого солдата под ногами. И в случае гибели не кто-то там, в Московии, а край родимый, юдоль скорби примет на веки вечные. Поэтому в атаку с именем Сталина на устах обычно не хаживали.
Этим положением дел пытались воспользоваться фашисты. С самолётов на передовой разбрасывали листовки с содержанием для слабых духом: «Вы все погибнете в болотах! Убивайте командиров, комиссаров и евреев! Сдавайтесь в плен! Гарантируем жизнь!». Но солдаты фашистским захватчикам не верили. Слишком ожесточённой была ненависть к оккупантам.
Мы с детства усвоили уроки родителей. Они дурного не посоветуют. Предки для всех нас были в образе святых и это не обсуждалось. А тезоименитая блаженная Матронушка учила всё родство жить с молитвой. Поэтому у большинства солдат в обязательном порядке имелся нательный крестик. Вот мы и налагали на себя, на предметы, технику, оружие и боеприпасы крестное знамение. Как бы, ограждали себя от злой силы. Отправляли её с «приветами» врагу. Пусть помучается непрошенный гостенёк. Глядишь, и копыта сатанинские откинет.
Матрона: «Враг подступает, надо обязательно молиться. Внезапная смерть бывает, если жить без молитвы. Враг у нас на левом плече сидит, а на правом Ангел. Крест, это такой же замок, как на двери. Силою Честнаго и Животворящего Креста спасайтесь и защищайтесь!».
Бывало, наложишь на себя крестное знамение и вперёд, под дождь свинцовый. Честно скажу: и помогало, и защищало, и, главное, вселяло надежду!
Не знаю, сколько было желающих дезертиров, но паникеров-самострелов хватало. Если распознают о причинах ранения, в таких случаях разговор был коротким. Расстрел перед строем. Чтобы определить таковых, в нашу роту периодически наведывались особисты.
Однажды в медсанбат прибыл раненый с оторванной левой кистью. Оказывается, во время перестрелки он встал за дерево и с другой стороны ствола взорвал гранату. По этому случаю нашелся свидетель. Тут же приехал дивизионный трибунал. Быстро и скоро принял решение.
Офицер из военной прокуратуры собрал находящихся поблизости бойцов. По приказу построил в шеренгу. Самострел стоял на коленях перед строем и напрасно размахивал культяпкой руки. Тщетно и безуспешно предатель взывал братишек о помощи, молил и просил прощения. Страшно кричал о пощаде. Но никто из однополчан не сожалел о расстрельном приказе.
Тут же, перед строем отделение стрелков на раз-два безжалостно привело приговор в исполнение. Не промахнулись воины. Все шесть пуль угодили в грудь предателя.
Мы-то знали, что на родину членовредителю уйдет похоронка с текстом: «Погиб смертью храбрых…» Это чтобы скрыть позор. Чтобы родителей отступника и изменщика не затравили земляки. Кому понравится жить по соседству с семьёй предателя?
Понятно, что расстрел самострела, это урок в воспитательных целях для остальных солдат. «Искупили» вину отдельно взятой, поганой жизни, да и ладно. К вечеру всё и забылось уже. Никчемная жизнь капитулянта, паникёра и труса не вызывала у нас ни жалости, ни сожаления. Скорее вызывала озлобленность. Как так получилось? Мы же все тяготы войны переносили вместе. Рисковали. Страдали. Он вот сломался и предал, а мы снова в атаку. И всё равно, позору мы предпочитали достойно умереть на поле боя.
Немцы тоже наших предателей особо не жаловали. В одном случае, только что из тыла подались к немчуре прямо из леса вооружённое, сытое, одетое, обутое пополнение. Руки подняли человек триста, целый батальон! Немцы в штаны наклали, гарнизон в деревне был десятка три солдат. Обер-лейтенант, комендант гарнизона приказал всем красноармейцам сложить оружие в кучу, снять полушубки и валенки. Затем русских солдат поставили перед силосной ямой и расстреляли. «Своих предали и Великий Рейх предадут», – сказал патриотично настроенный офицер. Даже закапывать не стали. Посчитали, что пусть местные жители постараются, если не побрезгуют.
Все уже распознали в полной мере, что такое позиционные бои. Немцы заняли круговую, абсолютно неприступную оборону. Иллюзий о своем превосходстве, а тем более, чувства победы солдаты не испытывали. Нас постоянно гнали в наступление. Постоянно. Часто это наступление проходило по пояс в болотной жиже. Ураганный пулеметный и минометный огонь противника выкашивал атакующих бойцов. Укрывшись за небольшим островком-препятствием, красноармейцы могли сутками отстреливаться. Однако приказа на отступление не поступало. Начальство было ещё теми шкурниками. Не подставлялось.
Командиры подстраховывали себя: жизнь солдатика в бою недолгая и никчемная. Всё равно отстреляют и лучше замолчать отступление, чем себя подставить. Так и гибли бойцы в болотах израненные. А еще того хуже, от переохлаждения. Брошенные на произвол судьбы, всеми позабытые люди с разрушенной и далеко не героической судьбой.
Во фронтовых сводках цифры пропавших без вести зашкаливали. Суворова из себя начальники не корчили, даже не вспоминали. Генералиссимус был для них скорее простофилей, чем образцом для подражания. Может быть, оно было и так, но только почему-то никто из воевод не торопился в первые ряды жертвенников и не показывал на личном примере самый короткий путь к победе. Вроде бы, и трусами не были и храбрецами не назовёшь.
Ознакомительная версия.
