Глава 1
— Стоишь на ногах?
— Да.
— Славно… Тогда — бегом. Еще круг.
Оттолкнувшись от шершавого серого камня стены, Курт распрямил готовую сломаться пополам поясницу и двинулся снова вперед, не чувствуя ног, головы и себя самого. Мыслей в голове уже давно не осталось — даже грез об отдыхе, даже нехитрое по своей сути действие — отсчет дыхания — пробуждало боль почти физическую.
Вдох на четыре шага — задержка — на четыре шага выдох; снова вдох, задержка, снова выдох…
Круг.
— Довольно. Всё.
Хауэр сегодня был необыкновенно благодушен и незлобив, посему к концу дня Курт ожидал некоего особенно утонченного измывательства. К инструктору он приблизился, едва переставляя ноги, пытаясь усилием воли заставить дыхание не скакать, словно заяц в мешке, и готовясь услышать все, что угодно, вплоть до «сегодня ты пройдешь сквозь строй».
— Всё, — повторил тот, глядя оценивающе на то, как Курт прислоняется к стене спиной, упираясь в колени подрагивающими ладонями. — Не то ты на детали рассыплешься.
— Не идет ко мне сегодня озарение, — отозвался он сквозь резь в горле, и тот укоризненно вздохнул:
— Потому что ты его ждешь. А ждать его нельзя; это как Господне благословение, как просветление на молитве — нельзя, читая «Ave…» каждое мгновение думать о том, что вот-вот должна низойти на твою душу благодать и осиять тебя, грешного, с ног до головы… Припомни, как это было. Ты же провел на этой стежке весь день.
— И в постели пластом — следующий.
— Неважно, — отмахнулся Хауэр. — Дело в самом факте — ты смог это. Ждал ты этого? Нет. Думал ты об этом? Нет. Заметил ли сразу, что — вот оно, пришло? Убежден, что — тоже нет. Ты просто никак не можешь расслабиться; не сейчас, не сегодня — в жизни. Ты смотришь на мир, ища в нем подвоха; неплохо для инквизитора, но временами, Гессе, надо думать и о себе, а временами — не думать вообще ни о чем… Ну, да Бог с тобой. Идем-ка.
— На плац? — уточнил он, переводя дыхание; тот качнул головой в сторону двери:
— Идем, присядем. Побеседуем.
По темной и тесной, как рукав, лестнице Хауэр шел в безмолвии — по все той же лестнице, чьи ступени вели Курта каждое утро вниз и уводили после наверх, к его комнате; более он ничего здесь не видел за все три месяца — комната, отрезок коридора до лестницы, ступени, тропка вдоль каменной стены главного корпуса, плац и — все то же в обратном порядке. В первый же день ему непрозрачно намекнули, что бродить по зданию и совать любопытствующий нос повсюду не следует; двери его обиталища, однако, не запирали за ним, полагаясь целиком на его честность. И, скорее всего, на пару-другую стражей где-нибудь за поворотом плохо освещенного коридора…
— Ну, — заговорил Хауэр вновь, когда оба уселись к столу, — вот ты и снова майстер инквизитор, а я всего лишь инструктор. Теперь можешь хамить и на меня покрикивать… Сегодня являлся курьер с документацией на тебя — новое назначение, подтверждение присвоения первого ранга и самое приятное — жалованье следователя этого самого ранга за эти три месяца. Говоря проще, твое обучение закончено, и завтра ты свалишь отсюда вон.
— «Закончено»? — переспросил Курт, нахмурясь. — Не сказал бы.
— Рад, что и ты это понимаешь. Вот об этом я и хотел побеседовать, Гессе. Ничего, что все еще на «ты» и без должного именования?
— Бросьте издеваться, — поморщился он раздраженно.
— Я, — отозвавшись ему усмешкой, продолжил тот, — намереваюсь написать в ректорат академии пару рекомендаций и надеюсь, что ты согласишься с их необходимостью. Первое — касательно тебя лично. Ты сам заметил, что твое обучение завершенным считать нельзя, что ты не достиг того, чего мог бы достичь, будь у тебя больше времени; и я вполне с этим согласен, а посему хочу в своем заключении указать, что рекомендую сделать твои визиты сюда регулярными. Станешь этому возражать?
— Не стал бы, — неуверенно произнес Курт, — однако же… Я провел здесь три месяца, верно? Если и впредь…
— Понимаю, — оборвал тот, — служба, борьба со зловредными малефиками, officium vocat[5]; все понимаю. «Впредь», Гессе, я не буду настаивать на том, чтобы держать тебя здесь по три месяца. Будет довольно одного, но пару раз в год; да хоть и один раз… — на миг Хауэр умолк, глядя на своего подопытного оценивающе, и вздохнул. — Вот что, парень; обыкновенно я такого не говорю — никому, это пробуждает гордыню, ученик расслабляется, и учебе крах. Но тебе скажу; хотя бы потому, что служба твоя такова — можем больше не увидеться, и ты должен знать это, чтобы понимать, чего ты можешь требовать от себя.
— Неужто подаю надежды?
— И немалые, — кивнул тот серьезно. — Скажу правду. В первый день — ты помнишь? — я устроил тебе испытание, и ты не просто прошел его — ты меня сразил, Гессе. Тринадцать кругов; ты второй, кто не отрубился на десятом круге — из всех прошедших через мои руки. Тринадцать кругов, час на плацу, еще три круга и еще полчаса в первый же день; это не показатели для новичка, это для тех, кто провел здесь не одну неделю. Три промаха из пятнадцати на стрельбище после двух часов бега. Здесь ты первый. Ты первый, кто словил это озарение, которым я продолбил тебе все мозги — первый, кто сумел это не через полгода; пусть повторить пока и не смог, это ерунда. Сумел раз — оно вернется снова. Я мог бы петь тебе псалмы бесконечно, но попросту выскажу свою мысль, которую ты должен осознать. Ты можешь.
— Могу — что?
— Все, — отрубил тот и, перехватив его взгляд, повторил: — Ты можешь все. Поверь опытному взгляду; я видел в этих стенах многих, и о тебе говорю — ты можешь. И, Гессе, это будет даже не безответственно — преступно — не уделить хоть жалкую часть твоей весьма увлекательной жизни тому, чтобы ты действительно смог. Я надеюсь, что там, наверху, правы, что все, написанное о тебе в твоих бумагах, есть истина, надеюсь, что они там найдут того, кто сумеет развить и иные твои способности; я же могу сделать лишь то, что могу. Надо только, чтобы мне дали возможность это сделать. Итак, ты согласен с этой мыслью?
— Ergo, — подытожил Курт с усмешкой, — все эти дифирамбы — чтобы к вашей рекомендации можно было приложить упоминание о том, что и я сам настаиваю на дальнейшем обучении?.. Да, Хауэр, можете приписать и это. Моя и впрямь увлекательная жизнь показала, что никакие умения лишними почитать нельзя.
— Приятно говорить с разумным человеком, — кивнул тот. — А коли так — второе, не менее важное. Важное на сей раз не для тебя, а для Конгрегации.
— Господи, — с преувеличенным испугом пробормотал он, и Хауэр коротко рассмеялся:
— А иначе не выразишься, Гессе. Итак, можешь ты сказать, что обретенные здесь умения пригодятся в твоей следовательской службе? Что все мучения, что ты тут претерпел, не напрасны?
— Разумеется.
— Ты начал с наскока, и мне пришлось втискивать в три месяца maximum; но, согласись, если бы все это ты постигал в академии — понемногу, с самого начала, с юности, с детства, постепенно увеличивая нагрузку…
— Ясно, — перебил Курт. — Судя по тону, каким вы это произносите — это высказывалось уже не раз; и уж наверняка не вашим курсантам. Стало быть — вы говорили это руководству. Вы уже не раз пытались убедить вышестоящих в том, что подобную систему обучения следует ввести в самой академии, для рядовых служителей. Верно?
— Но хотя бы для следователей, — согласно кивнул тот. — Да и курьерская служба — разве не нуждается в том, чтобы их люди могли при необходимости отстоять то, что везут? Знаешь, Гессе, скольких курьеров мы потеряли за последние пять лет?
— Нет. Сколько?
— Ну, раз не знаешь, значит, и не положено… Просто скажи — я прав?
— Вы правы, — согласился он серьезно. — В том, что осваивал здесь я, нет ничего неисполнимого и для рядового курсанта — при условии, что к этому его действительно будут подводить исподволь, год за годом. Если вы призывали меня в союзники — я на вашей стороне. Но если вы надеялись на мою помощь… Не понимаю, как я могу ее оказать.
— Могу я в своем… ты прав — не первом уже… запросе указать на то, что ты придерживаешься того же мнения?
— Конечно, — согласился он, не медля, — однако же как мое слово может на что-то повлиять?
— О, — усмехнулся тот, — ты просто не осознал еще и не свыкся с тем, что начинаешь кое-что значить в Конгрегации. Не за каждого, поверь мне, ректор святого Макария будет просить меня лично; как правило, все обходится сопроводительным письмом. Не каждого знают и не о каждом даже мои парни говорят «а, тот самый». Ты знаешь Эрнста Хоффманна, следователя?.. А он тебя знает. Откуда? Понятия не имею. Могу предположить, что — от руководства; но это не моего ума дело. Он сейчас внизу, в основном лагере; уедете вы вместе, некоторое время вам будет по пути, и, полагаю, в пути этом он намерен к тебе присмотреться, если судить по тому, как он на этом настаивал. Что бы это ни значило, за одно можно поручиться — ты пойдешь на повышение, а стало быть, Гессе, вес твое слово иметь будет. Хоть какой-то. Имеет и мое, однако один голос — это один голос, а testis unus, testis nullus[6]…
