Восстание 1825 года трагично не потому, что это был заведомо обреченный на провал первый героический шаг, а потому что оно представляло собой упущенную, но реальную историческую возможность для России соскочить с пути периферийного, полуколониального развития. То, насколько уникальна и неповторима была ситуация начала 20-х годов XIX века, стало очевидно уже к концу десятилетия. Расправившийся с декабристами Николай I отнюдь не исключал на первых порах мысли о реформах и даже об освобождении крестьян. Но с каждым годом становилось все яснее, что практической возможности для этого у петербургского правительства уже нет. Через треть века потребовалось позорное поражение в Крымской войне, чтобы сподвигнуть царское правительство начать осуществлять хоть какие-то серьёзные реформы. Но вся эта реформаторская деятельность страдала общей непоследовательностью, неполноценностью, ограничивалась зачастую полумерами, да и времени было понапрасну упущено слишком уж много. Незначительное промышленно-технологическое отставание в начале века от страны-лидера Англии к середине XIX столетия превратилось в критическое отставание даже от стран европейского «второго эшелона». Эту тенденцию прекрасно демонстрирует металлургия, бывшая некогда передовой и самой технологичной отраслью не только нашей промышленности, но и экспорта. В 1825 году русскую металлургию опережает французская и североамериканская, к 1855 году Россия по производству чугуна отстает от Германии и Австро-Венгрии. К середине XIX века русская промышленность, в прошлом веке крупнейший поставщик металла в Англию, сама уже нуждается в импорте чугуна из той же Великобритании. Эти цифры, на мой взгляд, прекрасная квинтэссенция всего периода правления Николая Павловича.
Конечно же, я не отрицаю риск, что ситуация в России и, что особенно важно, её долгосрочные перспективы развития, в результате моего вмешательства могут стать сильно хуже, чем было в моей истории, но этот риск был оправдан. Если только не будет реставрирована свергнутая абсолютистская рабовладельческая монархия, то, на мой взгляд, ситуация в стране вряд ли может быть сильно хуже эталонного варианта истории. Повторюсь, я был настроен серьёзно, я бы даже сказал рЭволюционно, и в любом случае не собирался давать задний ход.
* * *
По длинной, узкой лестнице поднялись на палубу, там уже толпился галдящий народ, рассматривая приближающейся берег Туманного Альбиона. На пристани портовая обслуга помогала нашему кораблю пришвартоваться, закрепляя канаты. По перекинутым с берега сходням пассажиры начали спускаться вниз, на твердую землю.
Местные грузчики-стюарды, сразу после растаможки в порту привезенного мною с собой транзитного оборудования, за плату в несколько шиллингов, вынесли и помогли загрузить в телегу извозчика все мои коробки с разобранным литографическим станком и пару сундуков с вещами и бумагой. Весь свой скарб отвёз в ближайшую гостиницу. За полгинеи снял на неделю два номера. Подкрепившись в местном трактире, оставив на хозяйстве ирландцев, я нанял кэб и отправился обратно в порт – выискивать судно, отправляющееся в Санкт-Петербург.
Ничего подходящего в этом портовом городке не нашлось, пришлось брать междугородний дилижанс и в соседстве с семью пассажирами скататься в Лондон. Рядом со мной сидела очень даже милая англичанка к моему удивлению с упоением читающая в трясущемся «тарантасе» книгу «Человек-невидимка». Из-под кисейной юбки угадывались пара стройных ножек, а из-под шляпки, на обволакивающие плечи ост-индийскую шаль, ниспадали светлые локоны волос. Хотя местные девушки и не пользовались румянами и пудрой, но все были очень бледны, загар, что в САСШ, что в Европе ныне совсем не в моде. Попробовал с ней заговорить сначала на французском, на что, удостоившись со стороны девушки внимательного осмотра с головы до ног, на всю свою многословность получал только ответы двух типов “oui” и “non”. Впоследствии я понял свою ошибку, образованные англичане в массе своей хоть и владеют французским, но предпочитают общаться на своём родном языке. В отличие от здешнего русского столичного дворянства – там, по слухам, без знания французского языка будешь глух и нем. Именно это обстоятельство и заставило меня в Америке старательно учить французский, хотя, возможно, после наполеоновских войн ситуация с засильем в русском высшем обществе французского изменилась в лучшую сторону? Симпатичная же англичанка, к сожалению, оказалась замужем, поэтому раскрывать своё инкогнито я не стал, да и вряд ли бы она мне поверила, портрета автора в этой книге не было. Хотя нет, доказательства были в моём саквояже в виде книг американских издательств, а также некоторых газет где присутствовало рисованное изображение «знаменитого американского писателя».
Ха-ха, самому от себя иногда бывает смешно, стоит лишь вспомнить кто я в действительности есть на самом деле – русский иновременной вор интеллектуальной собственности ещё не родившихся писателей, к тому же зараженный революционными идеями переустройства общества. Не слабый, надо признать, коктейль бурлил в моих мозгах, к тому же смертельно опасный для здоровья. Но жизнь, как известно, игра, причём азартная, по этому принципу я и жил, что в том времени, что в этом. И с этого, будоражащего кровь пути сворачивать не собирался ни вправо, ни влево, двигаясь только вперёд к новым свершениям и острым ощущениям!
Дилижанс благополучно доставил всех пассажиров в деловую часть английской столицы – в лондонский Сити. Берега величественной и прекрасной зловонной и грязной Темзы в районе Сити в отличие от Вестминстера не имели хорошей набережной и были застроены местами самыми настоящими трущобами, а по узким улицам бродили рабочие, матросы и целая «армия» нищих. Поверхность Темзы была устлана не только плавающим мусором, но и множеством снующих туда-сюда лодок, чаще всего, как я подметил, нагруженных углём. Лишь ближе к зданию Биржи стало чище, покосившиеся постройки сменились более опрятными лавками и магазинами и всё чаще на глаза стали попадаться купцы и прочие более-менее респектабельные джентльмены.
Лондонская биржа представляла собой огромное четырехугольное здание с колоннадами, портиками и с величественными аркадами над входом. Войдя внутрь, первое, что мне бросилось в глаза была статуя Карла II возвышающаяся на высоком мраморном постаменте. Отсюда, куда не кинь взгляд, просматривалась галерея, под аркадами которой собирались купцы тихо ведшие между собой торг, решающие куда именно и зачем тому или иному кораблю плыть – в Новый Йорк или за мыс Доброй Надежды, что ему везти с собой на продажу, а что, наоборот, покупать. Но мену эти купецкие дела совсем не интересовали. Сориентировавшись, от статуи короля я направился к размещающимся у стен доскам объявлений, на которых была напечатана нужная мне информация о пришедших или отходящих кораблях. Из английских портов можно было уплыть куда угодно – в Америку, в Китай, в Малабар, в Нутка-Соунд, в Архангельск, в Санкт-Петербург …
У местного клерка за отдельную плату удалось выяснить, что информацию о заинтересовавшем меня корабле можно узнать в так называемом «Лойдовом доме», располагающимся рядом с биржей. Там собираются лондонские страховщики и туда же стекаются новости из всех земель и частей света. В страховой компании мне без лишних разговоров предоставили для ознакомления большую книгу типа справочника, в которую вписываются данные о прибывающих и отправляющихся кораблях, их владельцах и капитанах.
На следующий день одного из совладельцев нужного мне корабля я нашёл в кофейне – он там регулярно завтракал, попивал кофе и просматривал бумаги. Официант подвёл меня к этому джентельмену, я представился и мы тут же, к моему удивлению, перешли на «великий и могучий». В ходе разговора выяснилось, что в этом «кофейном доме» собираются купцы, торгующие с Россией. Все они бывали в Петербурге, знают русский язык на довольно приличном уровне. Договорится о моём проезде в Россию вместе с багажом и слугами с этим англичанином не составило никакого труда, казалось он был рад нашему общению и возможности поговорить на русском.
