из-под портвейна. Середину стола Фролович на пару с Могильным очистили от продуктов и посуды — освободили площадку для игры. Проделали это под аккомпанемент из возмущённого, но негромкого ропота Светы Пимочкиной (мне показалось, что комсорг разбубнилась больше из принципа, нежели от искреннего негодования). Очистили на столах едва ли не половину пространства. Посматривали при этом друг другу в глаза, точно заговорщики (после подобных взглядов на вечеринках в девяностых годах парочки обычно спешно искали укромное место, где смогут уединиться).
— Целуются только парни с девчонками, — заявила Фролович.
Улыбнулась, увидев показную радость на Пашкином лице.
— Замечательное правило, — сказал Могильный.
— Ну а в остальном — всё, как обычно… — сказала Ольга.
Заметила усмешку Светы Пимочкиной. Нахмурилась. Толкнула подругу локтем — несильно.
— Я имела ввиду: как положено по правилам! — сказала именинница.
Бросила взгляд на Пашку.
Могильный словно и не заметил её смущения — ободряюще улыбнулся.
— Крутим бутылку, — продолжила Фролович. — Вот так.
Она придала вращательное движение пустой таре из-под портвейна.
— Это пробный раз, — сказала она. — Он не считается.
Бутылка плясала на столе — выбросила на скатерть несколько капель.
Я, подобно другим первокурсников, заворожённо наблюдал за её вращением.
— Когда она остановится, — говорила Ольга, — укажет нам на девчонку. Любым концом: парни и девушки у нас сидят по разные стороны — на двух девочек одновременно не покажет.
Бутылка замедлилась. И, наконец, замерла.
Её горлышко смотрело мне в грудь — дно указывало на побледневшую вдруг Надю Боброву.
— Это несчетово, — повторила именинница. — А просто, чтобы всем было понятно.
— Нет, мы поняли, — сказал Паша.
— Видите? — спросила Оля. — Она показала на Надю. А значит, Надя первая бы у нас участвовала в игре. Крутим второй раз — выбираем парня.
Снова стрельнула взглядом в Могильного.
— Всё очень просто, — сказал Пашка.
Боброва и Аверин синхронно кивнули (Славка будто и не замечал Надиных взглядов). Я пожал плечами: в подобных детских забавах раньше не участвовал (представил, как бы к ним отнеслись в «моё» время — ухмыльнулся). Пимочкина поджала губы — выказывала недовольство происходящим (молчаливое). Она сложила на груди руки, будто открещивалась от задуманного её подругой безобразия. Хмурила брови. Смотрела на пустую бутылку, словно Троцкий на буржуазию.
— Сами решайте, как станете целоваться, — сказала Фролович. — Можете просто чмокнуть друг друга в губы. А можете… непросто. Помните, что это всего лишь игра. А поцелуй — её часть. Жениться или выходить замуж вас после него не заставят.
Она улыбнулась, взглянула при этом в глаза Паше Могильному, будто слова о поцелуях адресовала именно ему. Тот с серьёзным видом угукнул, решительно сжал кулаки. Мне почудилось, что Павел настраивался на предстоящую игру едва ли не как на свадебную церемонию; он даже побледнел от волнения. Я заметил проступившие на Пашкином лбу капли пота. Подумал, не потому ли Могильный так и не сбросил пиджак: боялся перед девчонками засветить влажные пятна на рубашке?
— Только целовать без всяких этих… гадостей! — сказала комсорг.
Пимочкина строго посмотрела мне в глаза, будто именно меня заподозрила в намерении поцеловать её по-французски. Откинулась на спинку стула, прицелилась в меня обёрнутой в нейлон коленкой. Я невольно представил подобный поцелуй — со Светой. Не удержался — передёрнул плечами, покачал головой. Потому что вдруг ощутил себя в шкуре совратителя малолетних: мерзкого, презренного существа. Заметил, как насупился Аверин. Светкин взгляд в мою сторону старосте тоже не понравился.
— Кто будет вращать? — спросил Слава.
Спрашивал он у меня и у Могильного.
Но получил ответ от именинницы.
— Конечно, я, — сказала Ольга Фролович. — Вам, мальчишкам, такие важные дела доверять нельзя.
Ольга вновь завладела пустой бутылкой, придвинула её к себе, обезопасив от чужих посягательств.
Невольно обратил внимание на её ногти — короткостриженые, неумело окрашенные красным лаком в тон помаде. Не увидел на них никаких рисунков, бисера или блёсток (Зареченск пока не обзавёлся бесчисленными «студиями ногтевого сервиса»). «Так выглядят руки простой советской труженицы», — промелькнула в голове мысль. Обладательницу подобных ногтей я скорее представлял с шахтёрской каской на голове или стоящей около станка на заводе, нежели за рулём новенького люксового автомобиля.
Именинница взглянула на подруг, кончиком языка притронулась к помаде на губах.
— Готовы? — спросила она.
Склонилась над столом — позволила гостям-мужчинам заглянуть в её декольте. Не удержался и я — бросил взгляд на женские прелести. Одобрительно хмыкнул. Посмотрел в декольте снова. И был вынужден признать, что комсомолка Ольга явила нам недурственное зрелище. Причём, наверняка, нарочно: уж очень шаловливо блеснули её глаза. Отметил, что Могильный и Аверин смущённо заёрзали на стульях, а Света Пимочкина недовольно засопела.
— Кручу! — сказала именинница.
Ольга азартно прищурила глаза. Придала пустой таре ускорение. Направленная не слишком умелой женской рукой бутылка подпрыгнула над столешницей, приземлилась с глухим стуком на скатерть и неуверенно завертелась. Шесть пристальных взглядов скрестились на её стеклянной поверхности. Студенты следили за вращением молча, с серьёзными выражениями на лицах. «Словно на экзамене», — подумал я. И тут же сообразил, что для того же Паши Могильного эта игра действительно может стать «тестом на пригодность».
Сразу несколько рук смяли скатерть, с силой сжали края столешницы. Разволновался и я — поддался общему настроению. Хотя причины для волнения и не видел (сколько их было в моей прошлой жизни этих поцелуев!). Отметил, как участился ритм сердца (не иначе как гормоны пошаливали). Дожидался остановки стеклянной тары, будто судьбоносного события. Напряжение в комнате нарастало с каждым проделанным бутылкой оборотом. Стеклянное горлышко вычерчивало в воздухе окружности — всё туже сжимая пружину нашего терпения.
Бутылка уже не вертелась, а устало вздрагивала. Но продолжала дорисовывать воображаемый круг. Я подавил желание надавить на стеклянную тару рукой — прижать её к скатерти, чтобы прервать ожидание. Заметил азартный блеск в широко открытых глазах студенток. Услышал справа и слева от себя шумное дыхание своих соседей по комнате. Бутылка замерла… но мы продолжали выжидающе на неё пялиться. Горлышко не дотянуло до Пашки — целилось мне в локоть. А вот дно смотрело на именинницу.
Фролович вдруг взвизгнула, захлопала в ладоши — заставила нас вздрогнуть и сбросить оцепенение.
— Я первая! — воскликнула Ольга.
Посмотрела на Могильного. С вызовом.
Мне почудилось, что подруги взглянули на неё с завистью. И в тоже
