И двадцать третьего мая началось восстание. Его подавили довольно-таки быстро, в битве у Винегар-Хилл двадцать первого июня, но французы все-таки пришли на помощь – сначала в августе в графстве Мейо, а потом была попытка высадить еще один десант в октябре. И то, и другое было безуспешным, и если французов вернули во Францию в обмен на британских пленных, то несколько сотен мятежных ирландцев казнили. К смерти был приговорен и один из лидеров республиканцев Вольф Тон, прибывший с французами; впрочем, перед казнью он сумел перерезать себе горло. Кстати, Тон был протестантом – как и многие другие повстанцы, – хотя большинство протестантов, включая и моих родственников, и были против этого мятежа.
Да, по происхождению я протестант – мои предки когда-то прибыли сюда из Шотландии и получили отобранную у клана МакКвиллан землю у Баллимина. Мой дед, в честь которого назвали и меня, был младшим сыном в семье и ушел в море, а когда вернулся, построил себе дом в самом городе. Он же женился на Молли МакКвиллан, потомку того самого рода, которому ранее принадлежали все эти земли; впрочем, моей бабушке пришлось перейти для этого в Ирландскую церковь [9].
Как бы то ни было, в прошлом году Парламент в Лондоне принял Акт об унии Великобритании и Ирландии, который вступил в силу первого января. Согласно ему, Ирландия становилась частью Великобритании, сто ее парламентариев попадали в британский Парламент, а ирландским католикам было обещано полное уравнение в правах с протестантами.
Насчет же Кэри… Мои русские друзья опасались, что меня схватят либо как дезертира, либо просто определят на первый попавшийся корабль. Чтобы этого не случилось, я оделся поприличнее и избегал матросских кабаков. Более того, Кэри сказал мне незадолго до того, как он бросил меня на растерзание прусской полиции:
– Джон, если мы по той или иной причине расстанемся, приезжай в Лондон и сходи в Форин-Офис по адресу дом 15, Даунинг-стрит – вход по номеру 6, Фладьер-стрит – и запишись на прием к Чарльзу Бэнксу Дженкинсону, лорду Хоксбери, или хотя бы одному из его секретарей. Скажешь, что работаешь на меня, а я дам знать по моей линии, что ты – мой человек.
Сделал он это или нет, я не знал, но я знал доподлинно, что Кэри в Лондоне и что он более не в фаворе, в отличие от О‘Нила – чью настоящую фамилию я до сих пор не знаю, но, тем не менее, считаю его моим близким другом. Поэтому я надеялся, что то, что я придумал, у меня получится.
Но сначала я навестил своего двоюродного дядю, Патрика МакКвиллана. Его отец – брат моей бабушки Молли – так и остался католиком, и, как я слышал, никогда не простил бабушку за измену вере. А его сын Патрик уехал в Лондон на заработки и так там и остался; в Лондоне вообще немало ирландцев-рабочих, ведь им можно платить намного меньше, чем англичанам.
И когда я приехал в Лондон, я пошел в паб, куда ходили в основном ирландцы, и осторожно поспрашивал о Патрике. Мне повезло – человек, которого я спросил, и оказался моим дядей. Я не знал, чего ожидать, но он заключил меня в свои медвежьи объятия, а потом мы с ним долго выпивали, перемещаясь из паба в паб.
Я не решался его спрашивать про настроения в среде католиков-ирландцев, но он сам об этом заговорил, когда мы пришли к нему домой после третьего паба, в небольшом, что называется, подпитии.
– Ну что ты скажешь про этот проклятый Акт об Унии? Да, я забыл, ты же протестант…
– А что про него можно сказать… Там, конечно, прописана эми… эмо… это… Эмансипация католиков?
– Она самая, племяш. Только ихний король, этот проклятый Георг, заявил, что не будет этого дозволять. Видите ли, он поклялся, когда вступал на престол, что будет всячески поддерживать англиканскую церковь, и считает, что это не дозволяет никакой эмо… ну, этого самого, в общем. Молодцы колониалы в Америке, что восстали против него. И теперь многие здесь говорят, что надо вновь сделать что-нибудь этакое. Только как? Одних нас англичане уже сколько раз били. И когда нам помогали испанцы, и когда нам помогали французы – все то же самое. Ведь эти страны – эвона где, а Англия – вот она, под боком. Да и в Ольстере, и в Дублине сплошные протестанты, и они за Англию.
– Не все, дядя, – сказал я строго. – Не все.
– А сколько осталось таких, как ты? – горько усмехнулся он. – Был мистер Вольф Тон, да сдали его французы, и его хотели казнить, только он не дал им такого удовольствия и сам себя порешил, – и дядя Патрик перекрестился. – Говорят, что в подобных случаях это не самоубийство, и Господь принимает таких в свое лоно. Хоть он, конечно, и еретик был, да простит его Господь и да возьмет его к себе в рай.
И дядя снова истово перекрестился.
– Есть и другие страны. Ты слышал, может быть, что произошло на Балтийском море?
Дядя Патрик посмотрел на меня практически трезвым взглядом.
– Ты про русских? А зачем мы им? Они там, а мы здесь. Сколько между нами тысяч миль?
– Между Дублином и самой западной точкой России – чуть больше одной тысячи. Но знаешь, дядя… Я же был на той эскадре, что русские побили. И после множества приключений…
– Значит, ты с ними? Не бойся, я ничего никому не скажу – у меня язык не развязывается даже у пьяного.
– Мне поручили передать нашим, что Россия готова помочь, если понадобится. Но для этого нужно, чтобы ирландцы сами этого захотели. И – на этом настаивали русские – чтобы после нашей победы никто не был обижен, ни католики, ни протестанты.
– А зачем это русским?
– Конечно, Англия им сделала столько зла, что ослабить ее в их интересах. Но это далеко не единственная причина. Ты знаешь, русские часто вступаются за слабых. Ведь для них главное – справедливость.
– Хорошо, если это так. Ладно, я расскажу об этом… некоторым людям. Приходи завтра с утра в «Герб Букингемов» на улице Петти-Франс – знаешь, где это?
– Не знаю, но найду.
– Это в районе Уайтхолл. Пусть ты будешь одет так, как сегодня. А ему я велю надеть берет и клетчатый пиджак. Имей в виду, он не выглядит как ирландец, скорее шотландец с острова Харрис.
– Мне в тот район нужно будет по… другому делу. Если твой человек увидит, что я не один, пусть не подходит. В таком случае я буду по тому же адресу в то же время послезавтра.
– Хорошо.
В моих планах было зайти в этот паб, а потом попробовать разузнать, где находится особняк этого проклятого Кэри. Я услышал, как кто-то входит в паб, и приготовился. Но вместо лжешотландца я увидел опротивевшую физиономию моего проклятого начальника по Ревелю и Мемелю.
31 июля 1801 года. Лондон. Улица Петти-Франс, паб «Герб Букингемов». Чарльз Джон Кэри, 9-й виконт Фольклендский, в расстройстве чувств
Да, ужас на лице МакКриди – или это была просто растерянность? – дорогого стоил. Но уже через секунду он мне кивнул:
– Ну что ж, рад вас видеть, виконт.
– Не находишь ли ты, что нам стоит поговорить?
– О чем, если не секрет?
– Не здесь.
Я подозвал к себе бармена и спросил:
– Уважаемый, у вас есть отдельные кабинеты?
– Найдется. Шиллинг с половиной в час, включая хлеб, сыр и полугаллоновый кувшин пива.
Это, конечно, было дорого, но я решил, что игра стоит свеч – ведь не искать же что-нибудь поблизости, тем более что МакКриди мог и сбежать. И я кивнул:
– Ведите нас с… приятелем.
И я протянул ему три шиллинга за два часа.
По дороге к лестнице мы практически столкнулись нос к носу с каким-то человеком в шотландском твидовом пиджаке и такой же кепке. Да, мой предок когда-то получил от короля Джеймса титул виконта Фольклендского и стал пэром Шотландии, но шотландской крови у него не было, а сам он был из вполне английского Хертфордшира. И если к равнинным шотландцам я отношусь нормально, то горцев, особенно шотландцев с Гебридских островов, я недолюбливаю. А твид делают именно на этих островах, и, скорее всего, этот тип тоже был оттуда.
