Ознакомительная версия.
Эх, парень, парень… Что, так крепко запала в душу Анжела?! А ведь есть у тебя любимая девушка, не надо быть гением, чтобы додуматься до такой простой вещи. Если на твоем лбу все написано! Аршинными буквами! Настолько любимая, что ты страстно хотел к ней посвататься, да невысокое звание мешало. Вкупе с простой фамилией. Зазнобушка-то наверняка из знатной семьи… И вот стал полковником. Фамилию поспешил сменить на более «благородную». Мало того – попал в фавор к князю. Препятствие исчезло. Так чего медлишь? Бедная девушка заждалась, поди… Что, золотоволосая красавица повстречалась, покоя лишила?
Лучше выкинь Анжелу из головы по-хорошему. Нравишься ты мне, рад буду, коли другом станешь. Но – что мое, то мое. Не доводи до греха…
Ясновельможные паны советники Доминик Груховский и Ярослав Качиньский при обычных обстоятельствах вели себя друг с другом… Нет, не как враги, это было бы преувеличением. Но и теплоты в их отношениях не наблюдалось. «Недружественный нейтралитет» – так, пожалуй, выразился бы дипломат, подбирая наилучшее определение.
Каждый из них был свято уверен в собственном превосходстве, а к сопернику испытывал нечто среднее между раздражением и брезгливой жалостью… Но сейчас, когда по необъяснимому капризу Создателя откуда-то из дремучих северных лесов явился этот проклятый московит и оттеснил от княжеского кресла сразу обоих – какая неслыханная наглость! – паны воспылали друг к другу искренней симпатией и временно забыли ревнивые распри. Поскольку ничто не сплачивает так сильно, как внешняя угроза.
Военный совет был устроен по всем правилам конспирации – без лишних ушей, в просторном возке ясновельможного пана Груховского. Где, помимо самого хозяина, нашлось место и для пана Качиньского, и для иезуита Микульского, и даже для надутого, мрачного, как туча, пана Беджиховского. Коего допустили в круг столь знатных персон лишь потому, что он приходился дальним родичем тому самому Микульскому. После чего возок перестал быть просторным… ну да ничего. В интересах дела можно и стерпеть временные неудобства.
Пан Доминик произнес страстную речь – правда, вполголоса. Образцом ораторского искусства назвать ее нельзя, тем не менее получилась она вполне впечатляющей. Даже с учетом того, что ясновельможный пан, увлекшись, позабыл о присутствии духовной особы и несколько раз помянул черта, а также вставил пару слов, больше подобающих презренным хлопам.
– Итак, панове, что же мы будем делать? Неужто стерпим такое безобразие, такое поношение всех устоев?! Спокойно будем ждать, пока чертов… простите, святый отче! – схизматик овладеет умом и душою князя? Опомнимся, лишь когда его княжеская мосьц захочет обратно перейти в православие?!
– Да не допустит этого Создатель! – истово закрестился Микульский, побледнев.
– На бога, что такое пан говорит! – чуть ли не хором выкрикнули Качиньский с Беджиховским.
– Успокойтесь, панове, то лишь самая крайняя возможность, до которой, надеюсь, дело не дойдет. Но я снова хочу спросить вас: как нам надо действовать? Как лучше и вернее остановить проклятого московита?
– Отравить лайдака… – пробурчал мрачный Беджиховский. – Щепотку яду в еду либо питье, а его мосць, – он кивнул в сторону иезуита, – уж отпустит, я полагаю, сей грех!
– Немыслимо! – замотал круглой головой Качиньский. – Меры предосторожности при княжеской поварне всегда были строжайшими, а теперь, готов поклясться, их еще усилят! Все блюда, все напитки, даже простую воду, пробуют по нескольку раз. Да и как подобраться с ядом?! Дышкевич бдит неустанно, слуги перед ним трепещут, боятся до смертного озноба…
– А нельзя ли перетянуть Дышкевича на свою сторону? – поинтересовался Груховский.
– Немыслимо! – снисходительно улыбнувшись, повторил Качиньский. – Для него каждое слово князя – что Божье откровение. Предан ему беспредельно, по-собачьи. Нечего и пытаться! Хоть пан Леопольд и ненавидит московита, но будет оберегать, глаз не смыкая, раз князь велел. Проше пана советника, мне даже странно, что приходится растолковывать столь элементарные вещи…
– Да и смертный грех это все-таки – лишать человека жизни… – с притворной скорбью вздохнул иезуит.
– А как же девиз ваш? «Цель оправдывает средства»? – не удержался от ехидного вопроса Груховский.
Пан Качиньской, видя, что лицо святого отца багровеет, принимая выражение, очень далекое от христианского смирения, поспешил вмешаться:
– Панове, панове! Давайте не будем уходить в сторону от главного. По скромному моему мнению, к ядам и прочим способам смерто-убийства следует прибегать лишь в самых крайних случаях, когда поистине нет другого выхода! Пока такой крайности я не вижу. Московит только-только начал влиять на князя, зараза не успела распространиться слишком глубоко… Да, его княжеская мосць приблизил к себе схизматика, но ведь может и оттолкнуть. Кто высоко забрался, тот больно и ушибется, падая!
– Я сделаю все, что смогу! – заверил иезуит. – Пока, во всяком случае, князь прислушивается к словам моим… Но кто бы мог подумать! Всего несколько часов с глазу на глаз, за плотно закрытыми дверями – и такое волшебное преображение! Чем они только, проше панство, там занимались?!
– Надеюсь, не тем самым, за что Господь спалил Содом с Гоморрою! – глумливо хохотнул Беджиховский. – Это было бы уже чересчур…
– Не время шутить, пане! Как бы нам всем плакать не пришлось! – нахмурился Качиньский. – Мыслю так: его мосьци надобно, не жалея сил, стараться посеять в сердце князя сомнения: не ошибся ли он, приблизив к себе схизматика. Нам же всем нужно следить за каждым шагом этого выскочки… и, кстати, за той московитянкой, будто бы выкраденной из отчего дома, которую он отбил у крымчаков и привез с собою. Я не ошибаюсь, ее фамилия Милославская?
– Истинно! – кивнул Груховский. – Во всяком случае, именно так ее называл московит.
– Но, позвольте… – забормотал, изумленно подняв брови, ксендз. – Милославская?! Что же, выходит, она – родственница московитской царицы?!
Остолбеневшие паны несколько мгновений молча переглядывались. Наступившую тишину нарушил Качиньский:
– На бога, почему сразу «родственница»! Мало ли одинаковых фамилий… Может, это совсем другая Милославская.
– И все-таки надо проверить. Разумеется, негласно и самым тщательным образом. Поскольку, если это не простое совпадение… О-о-о, панове, боязно становится при одной мысли! Царь Алексей и его бояре и без того не очень-то к нам расположены, а если вдруг еще пойдут слухи, что один из магнатов Речи Посполитой скрывает у себя… Это же оскорбление царицы, стало быть, и персоны царя! Мы влезем в самую круговерть большой политики, один неверный шаг – и война! А наше отечество в столь тяжком положении… – Груховский со вздохом развел руками.
Ознакомительная версия.
