Я когда главному архитектору Щусеву старые проекты своего предприятия показал, германские, Алексей Викторович на них посмотрел и один вопрос задал:
— Скажите, господин Хейнкель, сколько вы собираетесь машин выпускать?
Когда я ему ответил, он долго смеялся, и посоветовал мне увеличить это колличество раз в десять, а лучше — в двадцать. Россия — страна огромная, и самолётов ей нужно во столько раз больше, во сколько она больше Германии. А затем посоветовал себя не ограничивать, а привыкать мыслить другими масштабами. Вот я и стал привыкать. Мой «Хе-112» основной самолёт русской армии. Выпускаем его по тридцать штук в день. Да моторный завод может по пятьдесят двигателей делать. Аналогов же моему опытному предприятию вообще в мире нет: представьте себе завод, занимающий почти сто квадратных километров. Представили? То то. Вот это — масштаб и размах. И работалось мне здесь просто вдохновенно. В 1936 году я вообще подданство России принял. Так что пускай Геринг одному Вилли мозги крутит, а мне и здесь хорошо.
Диверсант Алексей. Бэйпин. 1933 год.
По возвращении из Средней Азии меня отравили в Китай. Руководство Интернационала было очень озабочено усиленным строительством, развёрнутым Россией на Дальнем Востоке и мы должны были всячеки мешать этому. Нас разместили на японской военной базе недалеко от Бэйпина, где мы отдыхали между выходами на территорию Корниловской России. Задания? Разные вообще-то. То железку взорвать, то склад спалить. Вредить, вобщем, как только можно. Япония в этом всячески нам помогала. Ну, они всегда на Дальний Восток зарились. Ещё со времён войны. Так вот и работали. Наших товарищей то много было русских. И какие люди! Герой Польского похода Григорий Иванович Котовский, к примеру. Я же под его началом воевать стал. И он меня помнил, не забыл молодого добровольца. Когда прибыл к нам, обрадовался. Хорошо мы тогда посидели… А вот недавно он у наших начальников иностранных фильм добыл в посольстве. Новый, Чарли Чаплина. Гений! Одно слово, гений! И фильм у него просто замечательный! Как только его капиталисты снять разрешили? «Великий Диктатор»! Про Гитлера! Правда, в фильме он Аденоидом Хинкелем назван, но суть то от этого не меняется? Ведь правда? Хотя я бы лучше про Корнилова снял! Но это просто мне наши русские проблемы ближе, чем немецкие…
Мы выходим из Красного уголка, смеясь и обсуждая фильм. Давно мы уже так не расслаблялись, по доброму. Выходы на задание держат нас в постоянном напряжении, и снять его не позволяет даже водка. У крыльца нашего барака я останавливаюсь покурить. Великолепные сигареты. «Верблюд». Что умеют делать британцы — это сигареты. Почему их не делали раньше в России? У меня постоянно от папирос болело горло и связки, а с сигаретами — ничего. Я стою и выпуская ароматный дымок любуюсь на звёзды. Здесь они отличаются от наших, русских. Кажется, даже рисунок созвездий другой. Чу! Звук мотора. Противный, гнусавый. Характерный звук японского грузовика. Меня разбирает любопытство. Открываются ворота нашего лагеря и неярко подсвечивая синимаи фарами появляется тентованная машина. Она тормозит возле штабного домика. На его пороге в луче света, выбивающегося из полуоткрытой двери появляется характерная фигура Григория Ивановича. Крышка тента откидывается. Из автомобиля появляются люди. Ого! Кажется нам пополнение. Полюбопытствовать что ли? Отшвыриваю окурок в обрез бочки с водой и лениво бреду к новичкам. Те уже выстроились, Котовский что-то объясняет им, бурно жестикулируя. Когда я приближаюсь, то до меня доносятся трескучие фразы: «Огнём и мечом», «»Пролетариат», «Угнетённые народы». Стандартная накачка. Ладно. Наконец Григорий Иванович замечает, что все пяляться за его спину и поворачивается, замечает меня.
— А, Ковалёв! Ты вовремя! Вот, товарищи, знакомьтесь, наш самый знаменитый товарищ, Алексей Ковалёв. Заслуженный товарищ. Помните дивесрию на Грозненском нефтезаводе? Он принимал там самое непосредственное участие! Герой!
Я смушаюсь, а он продолжает:
— И здесь он отличился, буквально месяц назад его разведгруппа уничтожила склад продовольствия для фашистских строителей нового плацдарма агрессии.
… Передо мной мелькает картина буйного пожара, охватившего строения, битком набитые мукой, маслом, сахаром… Жуткая картина взрывающихся бочек, непереносимый запах палёного мяса, теперь Корнилову придётся повозиться, чтобы обеспечить лагерников, строящих новый авиазавод, продовольствием…
Из воспоминаний меня выводит приятный девичий голос:
— Товарищ командир! А можно вопрос?
— Спрашивайте, товарищ, э…как вас?
— Надежда. Товарищ Надежда.
— Спрашивайте, товарищ Надя, разрешаю.
— А он женат?
— Кто?
— Товарищ Ковалёв.
Все смеются, а я смущаюсь, но смотрю на спросившую. В темноте видно мало, но я вижу крупную фигуру и повязанный по-русски платок…
Секретная танковая школа «КАМА». Казань. Гауптшарфюрер СС Вилли Хенске. 1933 год.
Гутен абенд, геноссе! Я шарфюрер особых охранных частей Рейха Вилли Хенске. По вашему, по-русски — старшина войск особого назначения. Родился, естественно, в Германии, в Тироле. Отец мой в Большую Войну авиатором был, в спецэскадрилье тяжёлых бомбардировщиков. На «Готе» летал, Лондон бомбил. Потом Версаль, Веймарская республика. Поначалу нам ох как тяжело пришлось, а потом отцу повезло, его в «Люфтганзу» взяли, так что воспитанием моим мутер занималась. Ну, разве за таким сорванцом уследишь? Дружок мой, Макс Шрамм, тот в лётчики подался, стал бомбардировщиком. Мы ему все говорили, да что ты делаешь, шёл бы в истребители, а он упёрся — нет, говорит, хочу, Вилли, быть как твой отец, только бомбардировщиком. Нет, мне, конечно, лестно, что моего фатера так уважают, но, извините — отец он мне. Правда, папаша Макса на той войне погиб, а мать у него в Республику без вести пропала, так что его я к отцу не ревновал, понимал друга. В тридцатом году нам с ним по восемнадцать стукнуло, друг мой, как планерист заядлый, благодаря папиным связям попал таки в авиацию, а я вот больше партийными делами занимался. Меня сам Эрнст Рем к себе в СА звал, но не глянулось мне там. И попросился я в охранные отряды, в СС. Вот там да, здорово было! Конечно, когда нас поначалу в замке гоняли, я всё на свете проклял, и в первую очередь, свою дурную голову. Зато потом очень даже ничего. Особенно, когда знаменитый указ от седьмого ноября нам зачитали. Да и было нас в тридцатом году всего то меньше трёх тысяч, зато самые отборные, а девятого ноября я присягу принял. Правда сейчас молодые викинги пришли, все здоровенные, рослые. А мы — поколение войны. Особенно на брюквенной похлёбке не вырастешь…Хотя с другой стороны это оказалось и к лучшему. У меня ребята в шаре в свободное время или мышцы качают, или идут пивом наливаться. А я в гараж, поближе к технике. Ну, нравиться мне с машинами возиться. Я весь наш старый «Бенц» не один раз вместе с механиками раскидывал и чинил. Кажется, что с закрытыми глазами могу любую неисправность устранить. Углядел эту мою привычку наш унтерштурмфюрер и доложил куда следует. По инстанции. Я то ничего не знал, а через три года, когда мне двадцать один исполнилось, вызвали меня в Брунсвик, к гробу герцога Мекленбургского, в Центральное Управление и вручили предписание. Глянул я туда и ахнул — лежит там билет на экспресс в Россию, и второй, от Москвы до Казани. А штурмбанфюрер из ведомства Гейдриха мне кулак к носу поднёс и так многозначительно показывает. Понял я, короче, что трепыхаться не стоит, собрался и через два дня уже болтался в вагоне. Четверо нас ехало таких. Нет, друг другу нас не представляли, но охотник охотника издалека видит. До России доехали без проблем, а как границу пересекли, так ей-богу, слюнями изошли. Везде флаги висят, по улицам РКСМ марширует, патрули веры шастают, соратники друг друга приветствуют, даже завидно:
