Жаль, что годного оружия на продажу у них ничтожно мало – сабли одна на троих, а дорогие османские дальнобойные луки встречались совсем редко, один на сотню. Но продать их можно было рублей по тридцать каждый, не торгуясь – брали сразу, вырывая из рук, и дворяне, и калмыки. Да и бил такой лук далеко, почти как коническая пуля. Вот только редок у нищих ногаев чрезвычайно из-за своей дороговизны. Ведь не крымские татары, что на перекупке рабов сколачивали большие состояния.
Между тем ситуация для степных разбойников резко ухудшилась – с востока и юга стали приближаться клубы пыли. Юрий поначалу мысленно пожалел, что ринулся к каравану пешим строем, и хотел было отдать команду перестроиться из колонны в каре. Однако татары первыми разглядели в приближающихся всадниках разъяренных запорожских и донских казаков. Будучи атакованными с трех сторон, понеся у реки жестокие потери от ружейного огня, у «людоловов» не выдержали нервы – рассыпаясь по степи, они бросились в паническое бегство, настигаемые преследователями.
Везде происходили конные сшибки, но перевес в силах был на стороне казаков – степняков безжалостно истребляли. А Юрий вздохнул с нескрываемым облегчением – заполученный богатейший трофей целиком достался ему и делить ни с кем не придется. Ибо принятая в степи казачья традиция гласила – то что в бою взято, то свято!
Юрий цепким взглядом рассматривал длинную вереницу возов, повозок и телег, нагруженных грудами награбленного добра, и привязанной к ним скотиной. На освобожденных от неволи людей Галицкий не обращал внимания, а мысленно прикидывал как этим всем разумно распорядиться. Останавливая порой взгляд на больших чугунных котлах и двух небольших орудийных стволах – не помогли чумакам защитить солеварни московские большие пищали – а так именовали здесь эти пушки. И громко приказал, чтоб все освобожденные полоняники услышали его команду:
– Обоз гнать за реку. Полон может идти по домам!
– Как же так, благодетель?! Там добро наше навалено?!
– Имущество ваше уже татарское было, когда мы его отбили! А вы его ни уберегли, ни защитили, – отрезал Юрий поползновения чумака с вислыми усами, что растерянно на него взирал.
– Так что не хрен тут вопить, что-то вы на татар и ногаев не роптали, покорно шли за ними на веревках, как бараны. Если бы не мы, то через месяц вами торговали на невольничьих рынках Бахчисарая и Гезлева. Так что судьбу благодарите, что мы вас отбили! Добро еще раз получите, раз живы остались и домой вернетесь. Оно дело наживное!
– Кормилец! Мужа убили, меня с детками в полон взяли, – закричала женщина, обнимая двух ребятишек, близнецов лет пяти от роду. – Как мы выживем, коли наше добро ты себе взял?!
– Я на саблю татарскую добычу взял, мои стрельцы кровь проливали, некоторые живота своего лишились – а у них тоже и семьи, и детки, – Галицкий ожесточился сердцем. Еще полгода тому назад он бы заплакал рядом с этой несчастной, и сам бы ее наделил из собственного кармана. Но пройдя круги ада, рабства и московской дыбы, Юрий уже иначе смотрел на этот жестокий мир со своими правилами.
Какой на хрен гуманизм, когда все его воспринимают за слабость и радуются, что «развели» на жалость лоха!
О своих людях надо заботится в первую очередь, а другим пусть бог подаст от своих щедрот!
– Все, кто пожелает, может мне присягнуть немедля! Тогда каждого под свою защиту возьму и неволя вам будет не страшна. Я князь Юрий Торецкий, из рода Галицких – у меня все люди вольные. А вы сами по себе жили, поминок на защиту никому не платили, так что на себя пеняйте, да на свою жадность! Ишь чего захотели – на чужом горбу в рай въехать! Чтоб другие за ваше добро умирали! А хрен вам в зубы! Вот татары и посланы были в наказание, и будут еще приходить раз за разом – не отобьетесь, все на арканах в Крым пойдете невольниками!
Юрий яростно закричал, вооруженные стрельцы скалили зубы – освобожденных чумаков и селян они за своих не считали. А перспектива возможной, да что там – уже неизбежной угрозы рабства, моментально переломила настроение селян. Все осознали что никто от набегов их защищать не станет, так что вольная жизнь закончилась в одночасье. И выбора нет – просить защиты либо у донских казаков, но уже не имея имущества, либо у князя, с надеждой, что потерянное добро вернут. Так что больше полусотни человек приняли второе решение, закричав:
– Дозволь к тебе прислониться, княже!
– Бери нас под защиту!
– Верно служить будем, князь Юрий!
«Вот и ладненько, метод кнута и пряника сработал, людишек мне удалось «отжать». Теперь надо чумаков под «крышу» подставить, чтоб впредь доходами от соляного промысла делились. Все они поняли, вон у их старшего глаза поскучнели разом. А что ты хотел, милый, бизнес крутить и долю не отстегивать?! Так не бывает!»
– Княже, верни хоть возы, нам соль везти нужно!
– Видишь за речкой пригорок – замыслил я там земляной редут возвести и людишек поселить. Так что лопаты дам, харчем обеспечу и принимайтесь копать – силушкой вас наделили, за неделю управитесь. А там отдам возы, но уже пустые, впрочем кониной и кормом вперед вас всех обеспечу на недельку-другую. Принимаешь условия?!
– А куда деваться, княже, мы в твоей воле!
Старшина пожал плечами и так хитро взглянул на Галицкого, что тот понял – «крышу» с его стороны приняли, и пора обговорить свою долю прибыли в соляном «бизнесе»…
Глава 8
– Княже, твои фузеи шибко нужны! Что хочешь за них отдадим, или мену какую давай устроим?!
– Хорошие ружья, Максим Исаич, кто спорит – мне они самому нравятся, – Юрий усмехнулся, глядя на прищуренные глаза бахмутского атамана Фролова. Хитрющий казак лет сорока, все поглядывал на ружья торецких стрельцов, и уже в который раз приступал так с подходцем.
– Сподручно с такими с татарами биться, урон им большой наносишь, а потерь почти и нет, княже.
– Так ружей нужно таких не десятки, а сотни – под залпами ни одна конница не устоит, что татарская, что ляшские «крылатые гусары». А чтобы с успехом сражаться с любым противником, стрельцов нужно учить долго и тщательно. Я много бочонков пороха извел, но стрелять своих людей выучил – сам видишь с каким успехом сражаемся.
Юрий старательно избегал разговора, видя, каким ужом крутится бахмутский атаман, который шесть лет тому назад, по проверенным слухам, отчаянно «гулеванил» по Волге, в одном из отрядов Стеньки Разина. Отчего Фролов всегда открещивался, ссылаясь на то, что в Бахмутскую сторожу пришел как раз во время бунта. Да оно и понятно – кому нужен сыск на свою голову по таким делам, где плахой крепко попахивает.
– Так и мы выучимся, казаки у меня бывалые, и порох найдем. А пищали у нас имеются с пистолями!
«Что бывалые они, кто же спорить будет! Семь против одного можно ставить смело, что бывшие разинцы. На окраины войска бегут, в сторожу, чтобы атаманы с «домовитыми» казаками их не изловили и с головою царским воеводам не выдали. И староверов ты привечаешь, и беглых, и голытьбу встречаешь ласкою завсегда.
Так что понятно, почему в твоем Бахмуте восстание против царя Петра атаман Кондратий Булавин поднимет, пока еще мальчонка по пыли бегает. Ты тут рассадник недовольства царскими порядками и крепостным правом устроил. А потому сговорится с тобой не помешает, только с умом, с прицелом на будущее, до которого не столь и далеко».
Юрий внимательно посмотрел на атамана и рубанул ему правду-матку, от которой лицо казака перекосило:
– Собрать все твои пищали с пистолями и продать на слобожанам, или на Дон. Дерьмо они, атаман, прости на слове честном. Против лучного боя, может и хороши где-то, но очень отдаленно. Но супротив огненного боя моих фузей бесполезны – перебьем твоих казаков раньше, чем хотя бы одного из стрельцов моих ранят. А сабли из ножен можете не выхватывать – даже не доскачите, с конями завалим.
– Что верно то верно, князь, посмотрел я на твоих стрельцов в деле. А потому скажу честно – лучше твоим подручником быть, чем недругом. С тобою дела затевать можно. А потому говорить с тобой буду честно и прямо, ибо нужда великая приходит, и лучше ее вместе встречать.
