– Мне было бы достаточно одного лишь только приватного мнения, – тут же загнал меня в ловушку Блудов и я очутился в ещё более щекотливой ситуации, чем был в начале разговора.
– Разумеется, гипотетически если бы я имел доступ к гипотетическим проблемам связанных с введением золотого стандарта…
– Да-да продолжайте, я вас внимательно слушаю.
– Так вот если бы я гипотетически имел сведения о данном вопросе, то разве мог бы я даже гипотетически утверждать, что некоторые проблемы у Его Императорского Величества все же имеют место быть, – выделив голосом, нужные слова продолжил свой ответ я. – Даже если бы передо мной сидел столь уважаемый человек, как вы, это было бы несколько опрометчиво и неразумно злоупотреблять доверием своего работодателя. Несмотря на то, как высоко император ценит человека желающего проникнуть в истинность придворных сплетен, – ловко закончил я фразу.
– Что ж весьма разумная и похвальная позиция. Не подлежит сомнению, что она будет надлежащим образом расценена тем, кому следует. О! – взглянув на часы, воскликнул Блудов. – Ваш обед вероятно уже приготовлен, приятного аппетита Андрей Александрович.
Поблагодарив Николая Дмитриевича, я покинул его, на чем и закончил этот сложнейший для меня разговор самым наилучшим для меня образом.
Таким образом, подобные разговоры с наиболее влиятельными чинами империи только подчеркивают мое возросшее влияние при дворе.
Кроме того, хочу отметить, что Его Императорское Величество уже дважды похвалил меня за старание и однажды даже спросил у меня совета по части письменных принадлежностей.[12] В целом должен заметить, что Николай Александрович довольно приветлив со мной, хотя этого нельзя сказать про всех с кем он общается. Иногда его резкие выходки и зачастую жестокие шутки над провинившимися придворными. Не далее как неделю назад молодой государь процитировал своего великого предка Петра Первого и назвал всех лакеев шпионами которые плохо слышат и ещё хуже пересказывают услышанное. Одновременно с этим, прислуживающий ему за обедом слуга, услышав, о чем идет разговор, запнулся о ковер и, потеряв равновесие, уронил с подноса столовый нож прямо под ноги сидевшему за столом государю. На что Николай Александрович отреагировал самым спокойным образом, мимоходом прокомментировав, что зарезать его столовым ножом тем более не стоит пытаться. И выждав короткую паузу, рассмеялся, попросив всех признать, что его шутка про шпионов была весьма хороша. При этом я совершенно точно слышал, что несколько лакеев упало в обморок, а ещё несколько ужасно переменились в лице, тем самым, дав новый повод для сплетен. Возможно, в анекдоте Его Императорского Величества была немалая доля истины.
Смоленская область, село Степанчиково, N-го уезда.
– Шапки долой! Шапки снять! – краснея от натуги орал тщедушный староста, пулей проносясь перед собравшейся толпой.
Иван неторопливо снял шапку, весело глядя на кричащего сухого старика. 'Ишь носится как наскипидаренный, едрена вошь. Выслуживается. Откуда только голосище такой.'
– Сейчас царский манифест читать будут, – подал голос, стоящий по соседству кум.
'Конечно, будут. С какого ляда бы всю деревню собрали, как не за этим,' – подумал Иван и покосился на крестного, приходившегося ему родным дядей по отцовской линии.
Дядю Ваня любил. Пусть тот и был немного глуповат, зато добрейшей души человек. К тому же здоров как бык и силы на пятерых, по две подковы за раз ломал. А если к вышесказанному добавить, что этот, считай единственный Ванин родственник в деревне, души не чаял в своем племяннике… Вообщем, нет ничего удивительного что эти двое оказались в толпе рядом.
Было солнечное январское утро. Валивший всю ночью снег пушистым, белым полотном укутал скованную морозом землю. Яркий свет, отраженный от высоченных, по самые окна, снежных сугробов немилосердно бил в глаза.
Иван ждал, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Слухи о скором оглашении царского указа ходили уже давно. Да что там! В некоторых деревнях по соседству указ ещё осенью зачитали. Вот только ходили упорные слухи, что в деревнях барина Курочкина, что неподалеку, вороватые приказчики указ подменили. Почти вся добрая землица барину отошла. Всем окольным крестьянам было ясно как божий день – не мог царь такой указ подписать! Царь завсегда радеет о своих верных подданных. Где ж это такое видано, чтоб его именем такое непотребство творилось? И так малые земельные наделы урезались, да к тому же худшие обрезки общине выделялись! Царь он ведь милостив, понапрасну мужика забижать не будет. За дело, вестимо, накажет. Ну так оно и понятно! Какой же хозяин без строгости.
'Как бы у нас указ не подменили,' – с тревогой думал Иван. 'Эвон морду какую себе чинуша отожрал. Такой подменит и не поморщится. Общине соседской, вон только обрезки плохонькие пораздавали, все лучшее себе захапали, ироды. Эх, знал бы про то царь, уж он бы этому князю…' – Иван с силой сжал кулаки.
Все мужское население деревни стояло, переминаясь с ноги на ногу на трескучем морозе, растирая уши и дыханьем согревая мерзнущие руки. Наконец приехавший для оглашения манифеста чиновник поднялся на специально выкаченную для него телегу, развернул лист и прокашлявшись начал.
– Божиею милостию Мы, Николай Второй, император и самодержец всероссийский, царь польский, великий князь финляндский,…– начал зачитывать полный титул императора чиновник. – Объявляем всем нашим верноподданным…
Когда зазвучало имя царя, Иван тихо перекрестился, краем глаза отметив, как крестится спохватившийся кум.
Все. Казалось, все замерло. Даже ветер утих. Не скрипел под ногами снег, не шуршала одежда, не лаяли даже собаки. Деревня будто вымерла. Было что-то фантастическое в этой замершей в абсолютной неподвижности толпе
Иван не знал грамоты, не знал счета, не знал многих слов. Да и не нуждался в этом. Он вообще мало чего знал и видел. Вся его жизнь протекала вокруг родной деревни. Но сейчас он, как никогда ясно, понимал главное. Человек на телеге зачитывает его судьбу, судьбу деревни, судьбу всей общины. Будет ли село жить сыто и привольно или ему предстоит тяжелый труд в бесплодной земле с голодными зимами. Иван весь превратился во внимание. Затаив дыханье, почти не дыша, он внимал каждому звуку. Сердце гулко билось в груди от жгучего желания навсегда запечатлеть каждое слово.
