— Но… — замялся Хельги.
— Поставьте, — мягко улыбнулся Антоний. — В конце концов, именно за этим я сюда и прихожу. Да и все… Азарт! Разве ж может хоть что-либо сравниться с этим благородным чувством?
Хельги понимающе кивнул. Теперь понятно, зачем этому эпикурейцу срочно понадобились деньги. «На жизнь» — как же!
— Смотрите, смотрите, базилевс! — Антоний затормошил князя за рукав и, поднявшись на ноги, закричал: — Многая лета базилевсу Василию!
— Многая лета! — заорали трибуны. — Многая лета-а-а!
Милостиво кивнув народу, император, в окружении тяжеловооруженных воинов и свиты, прошествовал в богато украшенную позолотой ложу. Высокий, крепкий мужчина в пурпурной мантии, с красивым волевым лицом.
— А вот и императрица, — Антоний кивнул куда-то в сторону выстроенной у самого ипподрома церкви. Хельги знал уже, что женщин на ипподром не пускают, не делая исключения и для супруги базилевса, потому и не особенно удивился. Лишь бросил рассеянный взгляд на окна церкви… И вздрогнул. Что это? Показалось? Нет, точно, хорошо знакомое мраморное лицо. Евдокия… Что ж, почему бы и ей не полюбоваться на скачки? Она ведь, в конце концов, знатная дама.
— Видите ту женщину, в окне церкви… — на ухо прошептал судья. — Во-он, скрылась за пелериной. Лицо такое красивое, каменное, словно у статуи.
— Вижу, — кивнул князь. — И кто же она?
— Как, вы не знаете?! — Антоний с недоумением посмотрел на князя. — Это же сама Евдокия Ингерина, супруга базилевса!
Супруга базилевса… Так вот оно что!
В общем-то, Хельги не удивился, ожидал чего-то в этом роде. Ну, императрица в любовницах, ну и что? Он ведь и сам не конюх.
— Едут, едут! — вдруг закричали все, да так громко и возбужденно, что казалось, от этих воплей сейчас упадет небо.
Пока князь и судья рассматривали императрицу, базилевс подал знак, и из распахнувшихся ворот под императорской ложей вынеслись, вылетели, ворвались на арену четыре сверкающие колесницы, запряженные четверками сытых и злых коней. В их коней были вплетены разноцветные ленты, у каждой колесницы — своего цвета: зеленые, голубые, красные, белые. Такого же цвета была и одежда возниц. Словно внезапно налетевший смерч, колесницы помчались по кругу, едва не сбивая друг друга. Вперед поначалу вырвалась красная, потом ее обошла белая, а ее, в свою очередь, голубая. Трибуны ревели. Зрители свистели, улюлюкали, орали, даже сам базилевс поддался общему настроению — что-то кричал, вскакивал, засунув два пальца в рот, свистел. Отрешенно взирающий на все это непотребство Хельги почувствовал, что и его захватывает тупая, нерассуждающая сила азарта. Он тоже поднялся на ноги, крикнул…
— Давай, давай! — изо всех сил заорал Антоний, видя, как зеленая упряжка обогнала голубую уже почти на полголовы лошади… вот уже на голову… на полкорпуса…
Кто-то радостно воскликнул. Тут же послышалась гнусная площадная брань — так выражали свое негодование расстроенные поклонники «голубых». «Красные» и «белые» тоже подливали масла в огонь, но их, казалось, было значительно меньше.
— А-а-а-а! — истошно заорал судья, глаза его вылезли из орбит и, казалось, вот-вот покатятся по арене вслед за колесницами. — Мы победили, победили!
Скачки закончились…
Глашатай громко объявил имена победителей. Часть трибун радостно кричала, другая — заводилась обиженным ревом. Кое-где стражники уже растаскивали драчунов. Император с недовольным лицом покинул ложу.
— Здорово. — Антоний обернулся к князю: — Я выиграл намного больше, чем поставил! Идем, отметим это дело!
— Так ведь, похоже, еще ничего не кончилось? — Хельги показал на арену, где явно к чему-то готовились — подсыпали песок, что-то размечали.
— А, — презрительно отмахнулся судья. — Сейчас тут будут песни, представления актеров, танцы. Пойдем, главное уже кончилось. Смотри-ка, императрица тоже машет вуалью… Зеленой вуалью, обрати внимание! Зеленой! Видно, и она не чужда развлечениям, хотя многие считают ее злой и надменной.
— Она не злая и не надменная, — шепотом произнес князь. — Просто несчастная, брошенная всеми женщина, живущая памятью о любимом… который ее, наверное, вовсе не любил.
Выпив в таверне вина, Хельги и Антоний разговорились. Обсудили скачки, отдельно взятых колесничих, даже качество покрытия арены. Слово за слово, разговор зашел об осаде города, о жестоких северных варварах — русах.
— Слава Господу, стены столицы высоки, а дух ее жителей отважен, — тряхнул рыжими кудрями Антоний, смачно доедая аппетитную куриную ножку. — Страшно подумать, что было бы, ворвись варвары в город.
— А может быть, не так уж и страшны эти русы, как про них рассказывают, — осторожно заметил князь, прикидывая, как бы половчей отвязаться от нового знакомца. Кажется, от судьи больше не будет никакого толку. — Ты хоть знаешь, чего они хотят, Антоний?
— Нет. А ты?
— А я знаю — требуют, чтобы уважали их купцов.
— Вот как? У них есть и купцы?
— И купцы, и богатые города, и тучные нивы!
— Да ты, я вижу, знаток, — усмехнулся судейский. — Впрочем, я знаю многих, кто рассуждает так же, как и ты. Давай-ка выпьем еще! Эй, хозяин, неси вина, да побольше. Наливай, наливай, не стесняйся.
Хельги с подозрением осмотрел большой кувшин, принесенный хозяином.
— Хороши же мы с тобой будем, если все это выпьем. Уж тогда точно наши физиономии вряд ли влезут в то зеркало. — Князь показал на начищенный медный круг, висевший на стене таверны.
— Зеркало? Ты сказал — зеркало? — неожиданно встрепенулся Антоний и, внимательно взглянув на собутыльника, погрозил ему пальцем: — Э-э-э, не говори того, о чем не знаешь.
— А при чем тут зеркало? — удивился князь.
— Да так. — Судья посмотрел на него как-то странно и неожиданно спросил, как его новый друг относится к Касии.
— К какой Кассии? Танцовщице? — не понимая, переспросил Хельги.
Антоний захохотал.
— Не к танцовщице, к поэтессе, каппадоккиец! Впрочем, ты так смешно говоришь по-гречески, что можно и не спрашивать.
Как темный дом лишен услады,
Так и богатство без друзей…
вместо ответа с улыбкой прочел князь, в который раз мысленно поблагодарив Никифора, посоветовавшего ему учить греческие стихи наизусть в целях формирования беглого произношения. Впрочем, Касия Хельги нравилась, хорошие писала стихи, в меру философские, по-хорошему злые, совсем не женские.
…В беде беседа любящих друзей
И меда сладостней, и лакомства любого!
с чувством продолжил Антоний и хлопнул новогй приятеля по плечу. — Ну, ты даешь! Не ожидал, каппадоккиец! И куда делся твой акцент? Давай-ка выпьем!
— Охотно! — Хельги про себя усмехнулся — несмотря на то, что рассказывали о необузданном пьянстве константинопольцев, пили они вполне умеренно и вряд ли могли бы тягаться на этом поприще с князем, продолжавшим оставаться неприлично трезвым. Ну, так не медовицу и пили — ромейскую кислятину!
— Тсс! — Антоний оглянулся, приложив палец к губам. — Мыс тобой обязательно должны кое-куда пойти!
— Ну да, в уборную, — с ходу согласился Хельги. — А то через рот уже скоро польется.
Судейский засмеялся, потряс кудрями, встал, ничуть не шатаясь.
— А ну, идем… Только не в уборную, нет… Хотя туда тоже можно.
— Даже нужно, — поддакнул князь. Покинув уборную — дорогую, выглядевшую словно дворец, с кланяющимся привратником при входе, — собутыльники остановились на краю площади, и Хельги принялся прощаться.
Антоний же, еще больше запьянев, шатался, норовя упасть новоявленному приятелю на грудь, и слезно умолял немедленно отправиться с ним на заседание какого-то тайного братства, причем, явно с кем-то путая, называл князя то Леонтием, а то вообще Гиппадохом.
— Тут вовсе и недалеко, — икая, махал руками судья. — У гавани Юлиана, шестой д-дом, с-с-с… порт… с-с-с… порт… с портиком.
Порыв ветра, раздув мантию, едва не бросил Антония наземь. Хельги покачал головой. По всему, придется вести этого пьяницу туда, куда он просил. Не бросать же его на улице, тем более пили-то вместе. Придется вести. Хорошо хоть недалеко… если не врет, конечно.
Судья не соврал — шестой дом от площади в сторону Юлианской гавани и в самом деле оказался с портиком — высокое крыльцо, мраморная колоннада, треугольная крыша — все честь по чести. За оградой виднелся сад с беседкой и статуями, сразу видно было, что домишко отнюдь не бедный.
— О!!! — Антоний отвалился от плеча Хельги. — П-пришли. Эй, Пифагор, открывай! Открывай же, о недостойный служка, это я, Антоний Влер с… с… с другом.
На крыльцо портика вышел здоровенный негр в короткой тунике — по всей видимости, это и был «недостойный служка Пифагор».
