И вдруг, в один миг, эти территории стали никому неинтересны. По всем каналам прошли сообщения, что у обезглавленной группировки появился новый оябун. Молодой, но очень жестокий. Сын прежнего оябуна взял власть в свои руки. Две организации не поверили, решили откусить хотя бы маленький кусочек, чтобы испытать на прочность нового оябуна, и по ночному Токио прокатилась волна взрывов машин неверующих.
Что-то мне подсказывало, что отец сдерживал Сэтору. А теперь, когда старшего Мацуды не стало, тот начал ощущать пьянящий вкус власти сполна. И ещё это «что-то» упрямо жужжало, что мы вскоре встретимся. Обязательно встретимся и уйти сможет только один.
Как оказалось, мы увиделись гораздо быстрее, чем я ожидал…
Через три дня состоялся музыкальный фестиваль. Я всё-таки смог убедить Кацуми выступить. Смог убедить, что если есть два пути: попробовать и победить, или попробовать и обосраться. Если же она не выступит, то путь останется только один. Второй.
И черт побери, каких же сил мне это стоило! Даже пришлось подключить Акиру к уговорам.
Вот уж чего не ждал, так это того, что девчонка, способная размотать меня на занятиях в «Оммёдо кудо», будет бояться сцены.
На фестиваль в школьном актовом зале собрались в основном матери семейств. Строгие лица, ухоженная кожа, стройные фигуры и дорогие платья. Но также место нашлось и не менее дорогим костюмам. Некоторых отцов семейств всё-таки удалось затащить на предприятие.
С края, почти у самого выхода даже пристроился сэнсэй Норобу и Мизуки. Вот их я не сумел отговорить от посещения данного мероприятия. И это было хреново — если сфальшивлю, то Норобу потом месяца два будет подкалывать. А Мизуки… она подкалывать вряд ли будет. Сегодня она была без бандажа — сэнсэй сумел исцелить покалеченную руку. Сумел спасти от мучительной смерти.
И вот настала та минута, когда мы должны были выйти на сцену. Мы — Кацуми Утида, Исаи Макото и я, Изаму Такаги. Исаи был у нас на барабанах. Кацуми же должна была петь. Она надела черное шелковое кимоно, с вышитыми цветками сакуры. Оно облегало соблазнительную фигурку так, что даже Исаи сглотнул при её виде. Мы же нацепили обычные черные наряды. Всё-таки звезда у нас Кацуми.
И петь у неё получалось здорово, вот только смущалась она очень сильно.
— Всё у тебя получится. У нас всё отрепетировано. Всё от зубов отскакивает, — давал я ей наставления. — В конце концов, это всего лишь дурацкий школьный конкурс, но это твой шанс выступить и попробовать свои силы. Это разминка перед большой сценой. Всё будет хорошо…
Эх, как же я ошибался по поводу «всё будет хорошо»…
Я не учел в этом месте Кимико и её реакцию на нашу небольшую группу. Вот всё-таки не стоило расставаться с ней незадолго до выступления. Рассерженная девушка — страшнее и коварнее дракона.
Когда мы вышли на сцену, то сразу же послышался шорох фольги — в первых рядах сидела подруга Кимико и разворачивала шоколадку. Рядом примостилась сама Кимико в обольстительном кимоно, и она…
Она понемногу откусывала лимон. Вместе с кожурой.
Нет, я слышал раньше про то, как прикалывались над трубачами, грызя перед ними лимоны, чтобы у музыкантов выделялась слюна. Но чтобы перед певцами… Я взглянул на Кацуми — она завороженно смотрела на Кимико и… сглатывала.
Если сейчас ничего не начать, то потеряем певицу. А ещё это шуршание фольгой. Мелочь, а раздражает.
— Начали, — кивнул я Исаи.
Тот отбил счет палочками три раза и пошла наша партия. Через десять секунд проигрыша должна была вступить Кацуми, но она всё не вступала. Проигрыш закончился. Я недоуменно взглянул на нашу певицу, а она всё не отрывала глаз от Кимико и сглатывала. Ясно, глотательный рефлекс не давал петь. И ещё мешала выделяющаяся слюна.
Улыбка Кимико была сродни улыбке Норобу, который даже сделал пару хлопков. Эти жидкие хлопки в полной тишине звучали настоящей издевкой.
— Не смотри на неё, — шепнул я Кацуми.
— Я не могу. Я… Я…
Хрум!
Зубы Кимико снова вонзились в плоть лимона. Черт, даже у меня побежали слюнки.
— Ты сможешь…
— Я не могу! — выкрикнула Кацуми и бросилась прочь, закрывая лицо.
Девчонки… Ну вот как так-то, а?
Надо было срочно что-то предпринимать, потому что на лице Норобу возникла непереносимая радость. Эх, как же он меня раскатает после фестиваля. Чую, что надо мной будет смеяться вся улица…
Ладно, черт с ним, пусть смеются. Я взглянул вслед убежавшей Кацуми. Она встала за портьерой и её плечи начали сотрясаться от рыданий.
По-хорошему, я сейчас должен был бы подскочить к ней, обнять, утешить, но… Это по-хорошему. А я же собираюсь сделать ещё лучше. Если я обниму и утешу, то психологическая травма останется, а если…
— Прошу прощения, у нас технические неполадки. Пока наша певица берет себя в руки, я возьму на себя смелость сыграть и спеть одну песню из далекой-далекой России, которую посвятили трагической смерти певца. Пою я громко, но противно, так что вам придется немного потерпеть. Зато поднимете себе настроение, дорогие друзья. Исаи, давай вот так…
Я настучал легкую дробь, Макото моментально подхватил её. Я ему кивнул — молодец.
После этого вышел к микрофону и запел, стараясь сделать голос ниже:
— Кровь городов в сердце дождя. Песни звезд у Земли на устах. Радость и грусть, смех и печаль — все в наших руках.
Перебор получился задушевным. Ритм задавался отлично. Песня Кинчева была как нельзя кстати. Я нашел взглядом Мизуки. Она опустила ресницы, а потом подняла их. Этого знака одобрения хватило, чтобы понять — я делаю всё правильно.
— Визг тормозов, музыка крыш. Выбор смерти на свой риск и страх. Битва за жизнь или жизнь ради битв — все в наших руках!
Теперь и Норобу кивнул мне. Одобрительно кивнул. Вот уж от кого, а от него такого вовсе не ожидал.
— Что проросло, то привилось. Звезды слов или крест на словах. Жизнь без любви или жизнь за любовь — все в наших руках…
На последних словах я бросил взгляд на Кацуми. Она перестала плакать и теперь усиленно вытирала глаза платком. Её скулы прорезались отчетливее, а ноздри раздувались, как будто втягивала аромат сотни цветов.
Как только я ударил в последний раз по струнам, она сделала шаг на сцену. Мизуки и Норобу тут же зааплодировали. Их поддержал весь зал. Люди аплодировали нам. И это было приятно. Не очень активно, могло быть и получше, но всё равно хлопали ладошкой об ладошку.
Я чуть поклонился и показал на Кацуми:
— А теперь пусть споёт та, кто создана для пения.
— Спасибо, Изаму-кун, просто — спасибо! — сказала Кацуми.
Я только застенчиво улыбнулся и сделал шаг назад, уступая микрофон Кацуми. Она взяла микрофон в руки, улыбнулась Кимико и её подруге. Я кивнул Исаи, тот снова сделал отбивку и на этот раз всё прошло так, как надо!
Кацуми запела!
Она запела так, что у людей перехватило дыхание. Как будто магия слова пошла по рядам, заставляя их прислушаться к пению. Когда Кацуми впервые спела свою нехитрую песню, то перед моими глазами промелькнули водопады и поющие разноцветные птицы в джунглях. Я не знаю, что сейчас творилось перед глазами зрителей, но даже Кимико застыла с оттопыренной губой и наполовину съеденным лимоном.
Кацуми пела. Пела о любви парня к девушке, о том, что тот должен был завоевать её сердце, совершив кучу подвигов. Он и в самом деле совершил их очень много, но самым главным подвигом для него стало произнесение слова «люблю»…
Да, всё закончилось хорошо, никто не умер, все живы-здоровы. Но как это было преподнесено… Закачаешься. Кацуми замолкла, стихли удары барабанов и звон гитарных струн.
Стихло всё. Зрители сидели как зачарованные, а потом со стороны Мизуки и Норобу раздались те же самые хлипкие хлопки, какими сэнсэй наградил мою неудачу. И эти хлопки словно разбудили людей от зачарованного сна.
Один за другим люди начинали хлопать. Кто-то вскочил на ноги, следом за ним потянулись другие. И вот уже небольшой актовый зал рукоплескал покрасневшей Кацуми.
