четыре по паспорту. А главе сельсовета, как и Ольге Ивановне, пятьдесят семь. Так-то на "Вы", вроде бы, надо. А она говорит с ним, будто он халдей.
— На дворе! Отличная идея. Давай на улице побеседуем. Там ветерок. — Дмитрий Алексеевич резко отодвинул стул и вскочил на ноги.
— Сядь. — Сказала, как отрезала.
Интересно, что подобную интонацию я слышал от Светланочки Сергеевны впервые. Мы, конечно, особо не имели возможности для долгого общения. В Академии она просто отчитывала, в машине пыхтела, в квартире не разговаривала, объявив бойкот сыну. Но с той же Тоней и Вадимом маман вела себя иначе. Такая, кукла Барби в роли хозяйки дома. Строгая, но немного глуповатая. Сейчас это была уже совершенно не скрывающая своей сучности стерва.
— Ты как себе это представляешь? Каждая поездка на малую родину для меня чревата последствиями. Всеми силами стараюсь делать это в строжайшей тайне, а ты меня зовешь на улицу. С головой все в порядке? Может, предложишь сесть на лавочку, семечки погрызть? На ту, которая рядом с центральным парком.
— Хорошо. Понял. — Не видел лица Дмитрия Алексеевича, но вот голос у него стал печальный. Естественно. Я ведь тут, сижу, слушаю.
Коленки снова мелькнули в опасной близости от моего носа. Не выдержав, я костяшками пальцев ткнул его в болезненное место, там, где коленная чашечка. Дмитрий Алексеевич крякнул, но тут же вслух сослался на головную боль. Типа, в висок что-то укололо.
— Значит, слушай. Речь про твоего племянника.
— Не называй его, пожалуйста, так. Ты же знаешь, он не родной ребенок Зины. А Зина мне не родная сестра. Сводная. — Глава сельсовета скривился, будто ему и правда нехорошо от боли.
— Какая разница. Родные. Не родные. Сегодня же пойдешь к своей "сводной", — Светланочка Сергеевна голосом выделила это слово, — Сестре и поговоришь. Сергея надо после десятого класса отправить в Москву учиться. Понял? На этот год, пока заканчивает школу, устроишь его к себе.
— Кем? Кем я его устрою? Уборщицей? У него ни образования, ни опыта. — Дмитрий Алексеевич вынул из кармана брюк платок и вытер им вспотевшее лицо. Сдается мне, дело вовсе не в жаре. Есть ощущение, ему было страшно. Серьезно. Ну, или, как минимум, очень волнительно.
— Не знаю… Вон, архивариусом каким-нибудь. Придумай. Это не моя забота. Ясно?
— Ясно. Хорошо. Архивариусом устрою. Что ты конкретно хочешь?
— Ты плохо слышишь? — Со стороны мамочки раздался характерный шорох. Она, похоже, облокотилась о стол. — Повторяю каждое предложение отдельно. Пацан этот год должен быть под твоим присмотром. Потом отправишь его в Москву учиться. Дашь рекомендации, как положено. Я там, на месте, ему помогу. Тем более, он привык считать меня дальней родственницей погибших родителей. Можно сказать, единственный член семьи, которой у него нет.
— Зачем ты это делаешь? — Вопрос прозвучал неожиданно не только для меня и Светланочки Сергеевны, но для самого Дмитрия Алексеевича, походу, тоже. Он такой смелости в себе не подозревал. А то, что глава сельсовета Воробьевки панически боялся мою новоиспеченную мать, это факт. Я видел, как мелко дрожат те самые колени, находившиеся прямо перед моим лицом. Дрожь, которую человек не в состоянии контролировать или унять.
— В смысле, зачем?
— В прямом. Ты пристроила его в семью. Он нормально рос. Не хуже, чем другие. Далеко отсюда. Зачем велела притащить Зинку обратно? Зачем сейчас хочешь принимать участие в его жизни? Расплатилась же за свое.
— Расплатилась? — Светланочке Сергеевна усмехнулась. Слышал это по ее интонации. — Помнишь, как у классика… Мальчики кровавые в глазах. Нет, не расплатилась. Остальное тебя вообще не касается. Ты подозрительно осмелел, Дима. Жара, наверное. В общем, услышал меня, надеюсь. Пойду, Сергея проведаю и в Москву. Устала мотаться.
Судя по скрежету, маман встала со стула, отодвинув его в сторону.
— И помни, мой дорогой Дмитрий Алексеевич, у нас с тобой много общего. Вот пусть оно нашим общим и остаётся. Только нашим. А то какие-то странные вопросы начал задавать. Ненужные.
Я дождался, пока звук цокота ее каблуков не просто исчезнет из кабинета, но и максимально удалится от двери.
Глава сельсовета сидел, не двигаясь. Пришлось снова ударить его по ногам. Только тогда он отодвинулся, позволяя мне выбраться из убежища. Лицо у Дмитрия Алексеевича было грустное. Оно и понятно. Любой загрустит на его месте. Так бездарно спалиться.
— Вот это новость…
— Что? Что такое, Георгий? — Мужик встрепенулся.
— Вот только не надо… Не надо даже пытаться строить из себя дурака. Это была моя мать и Вам данный факт прекрасно известен. Иначе не рванули бы прикрывать меня от ее глаз. Да и вообще… Вы же не идиот?
Дмитрий Алексеевич молча покачал головой.
— Вот и отлично. Раз не идиот. Тогда очень внимательно слушаю, какого черта тут сейчас было. И да… Сразу уточню… Я так понимаю, ваша дружба с маменькой не является предметом гордости обоих. Могу предположить, отец, как и остальные, об этом не в курсе. Уверен, точно не от жителей Воробьевки маман скрывается. Знаю, ей глубоко и искренне насрать на всех, кто ниже по статусу. Значит, единственное, что ее волнует в данном случае, чтоб внимание к персоне Аристарха Милославского не стало причиной просветления самого же Аристарха Милославского.
— Чего? — Дмитрий Алексеевич бестолково смотрел на меня пустым взглядом. Вообще мужик потерялся.
— Говорю, отец, походу, не в курсе, что наша красавица какие-то странные интересы имеет в здешних местах. Скрываться она только от его зоркого глаза может. На вас всех ей плевать. Это к тому, что не надо думать, типа я, пацан, молодой, а Светлана Сергеевна гораздо опаснее. В отношение меня, может, и так. А вот если отцу проговорюсь про все это… — Я сделал жест рукой, обведя ею комнату. — То тут уже расстановка сил совсем меняется. Так что давайте начистоту. Что происходит?
— Черт… Я знал. Знал, что когда-нибудь все это станет всплывать… — Глава сельсовета словно сдулся. Даже в размерах сократился. Отвечаю. Стал меньше ростом как-будто.
— Слушайте… Всплывает дерьмо в реке. Если там всякие дебилы купаются. Давайте без драматических сцен. Что происходит? Вы скрыли свое знакомство с моей матерью. — Я обошел стол и, занял место, ещё хранившее тепло пресветлых ягодиц нашей великой и ужасной мамочки. Прямо напрашивались подобные сравнения. Донна Карлеоне какая-то, а не скромная хранительница очага. Вот тебе и кукольная Барби. Вот тебе и домохозяйка.
— Не скрыл! Ты не спрашивал просто. — Дмитрий Алексеевич подвинулся к столу и, поставив на него локти, закрыл лицо ладонями.
— Да конечно. Хорошо, не спрашивал,
