Как греть, так сам ее под бок гридню подсовывал, а нынче гонит. Вот дурак безъязыкий!
– Что делать, батюшка?
А он не знал, что ответить. Зачем он ее с собой взял?
Думалось: безопасно. Дружина хоть маленькая, но крепкая…
Что делать?
Четверо – это много. Он попытался вспомнить, чего они стоят, вожаки деревенские.
Вспоминалось трудно. Когда он с ними говорил, рядом стояла гридь. И потому смердьи вожаки казались ничтожной сволочью.
А теперь… Один, кажется, старый. А трое других? Один вроде кряжистый… А остальные? Будь он в силе, надел бы кольчужку, опоясался мечом… Глядишь, вразумил бы смердов, пусть даже и четверых. Хотя кольчужку надеть и так можно. И меч взять… Устоять бы на ногах, когда придут.
Так и сделал.
Облачился в воинское с помощью дочки под недоуменным взглядом ромея. Попросил дочку монаху тоже оружие дать…
Не взял. Отпихнул, заругался…
Теперь осталось только ждать.
Берег р. Оки. Обидно воину умирать в одиночкуОни пришли, когда в оконцах светлеть начало.
Сначала жеребец снаружи заржал, забил копытом… Но его, видать, отпугнули как-то, потому что сразу же застучали ноги по крыльцу, и в избу ввалились четверо старейшин.
У двоих – копья охотничьи, у одного – топор, а четвертый – с большим ножом.
Тиун встал навстречу, поднял меч…
Но голова закружилась, и он повалился обратно на лавку.
Меч подхватила Залка. Неловко, двумя руками, закричала отчаянно:
– А ну вон отсюда!
И тут в бой, завопив, кинулся монах. С голыми руками – на оружных. Монаху сунули рогатиной в живот, однако он успел ухватиться за древко, снова завопил, рванул рогатину на себя. Старейшина, хоть и большой, пузатый, на ногах не удержался, налетел на монаха, который тут же вцепился ему в бороду…
Другой старейшина ударил монаха копьем, как дубиной. Монах обмяк, отцепился от бороды…
И тут зашевелился Илья…
Илья очнулся от криков. С трудом выплыл из сонного тумана (снилось что-то недоброе), понял, что в яви тоже нехорошо, и первым делом нащупал рукоять меча, что лежал меж ним и стеной. Меч там все время лежал. Приходя в себя, Илья трогал рукоять, и это немного умаляло ощущение слабости. Словно дружескую руку сжимал.
Вот и сейчас прикосновение к мечу чуть прибавило сил и разбудило окончательно. Как раз когда монаху прилетело по голове, а тот, кто его ударил, щербато оскалясь, попытался воткнуть в Илью копье.
Что-что, а сражаться лежа Илья успел научиться. Ладонью отбил копье вверх, и острие воткнулось не в живот, а в стену.
Неудачливый убийца тут же отскочил, оставив оружие в стене.
Илья сел.
Мир плыл и качался. В серых сумерках трудно было разглядеть серые тени людей…
Но через пару мгновений в глазах прояснилось, и Илья увидел кучку сбившихся вместе перепуганных смердов.
– Да он еле дышит! – взвизгнул один из них. – Бей его, братья!
Но бить никто не спешил.
– Бейте! – взвизгнул тот же голос. – Гляньте, он даже меча не вынул!
Илья встряхнул головой, чтобы разогнать туман… И резкая боль в шее взбодрила как нельзя лучше.
Илья встал. Меч с шелестом вышел из проложенных мехом ножен.
Увидав боевую сталь, узорчатую полосу, годную лишь на то, чтоб отделять жизнь от смерти, каждый из смердов враз вообразил, будто эта жизнь будет – его. Потому стоило Илье сделать шаг – и старшинское воинство, побросав топоры-остроги, кинулось из избы прочь. Лишь одному достало храбрости, а может, наоборот, со страху, метнуть копье в Илью.
Тот ни отбивать, ни уклоняться не стал. Бросок был негодящий, да и мимо. Ударившись древком об опорный столб, копье отскочило, опрокинув ведро с помоями.
И тут снаружи захрапел, а потом жалобно заржал Голубь. Во дворе тоже происходило что-то нехорошее.
Илья сделал шаг, другой… Ноги держали. Уже хорошо.
Илья отбросил дверную завесу, шагнул на крыльцо…
Нет, совсем даже не хорошо. И не просто погано, а хуже некуда. Куда там Сварожичу! Там, на макушке горы, даже с застрявшей ногой, Илья мог отбиваться и рассчитывать на победу, а тут – никакой надежды.
Первым Илья увидал человека с уздечкой в руке. Этот человек наступал на Голубя, и боевой конь, обученный ломать грудную клетку ударом копыта, храпел, мотал головой и пятился! Отступал от человека, вооруженного лишь уздечкой!
Но это еще бы ничего, однако, кроме теснившего Голубя, во дворе были еще двое. И оба воины.
Они развернулись в сторону крыльца, когда оттуда выкатились старейшины, развернулись, взялись за оружие, но, увидев Илью, один из них тут же вернул саблю в ножны. Оценил, что на Илье вместо брони одна лишь рубаха, нательный крест да окровавленная повязка на шее.
Оценил и решил, что на такого, как Илья, и одного хватит. И был прав. Хватало. Потому что этим одним был природный хузарин. С отменным луком в левой руке и пучком стрел – в правой, легонько придерживающей тетиву кольцом на большом пальце.
Илья очень хорошо знал, на что способен такой стрелок. Такому ничего не стоило попасть в подброшенный дирхем или в центр любой из чешуек панциря с сорока шагов.
А сейчас меж ними – дюжина. И – ни кольчуги, ни панциря.
Увидавший Илью Голубь прыгнул, едва не сбив человека с уздечкой (но тот все же успел увернуться), и встал рядом, готовый сражаться хоть с кем, лишь бы заедино с хозяином-другом.
Все трое засмеялись. Одобрительно.
– Я хочу этого коня! – по-хузарски воскликнул человек с уздечкой звонким молодым голосом.
– Зато он тебя не хочет, Акиба! – заметил тот, что спрятал саблю.
На Илью они не обращали внимания. Равно как и на сбившихся в стороне старейшин.
Солнце всходило, подкрашивало розовым облака.
«Хороший будет день», – подумал Илья.
– Захочет, – пообещал Акиба. – Он просто еще не знает, что его настоящая любовь я, а не этот рус.
– Мне убить руса? – спросил тот, кто с луком.
– Не спеши, Стриж, – ответил Акиба. – Пусть попрощаются.
– Если ты его убьешь, об этом могут узнать, – заметил второй. Этот был не хузарин, на угра похож. – Рус молод, но смотри: у него не только конь хорош, но и меч. Его отец может оказаться важным человеком. Убьешь его – и наживешь опасных врагов.
– Никто не узнает! От кого? От этих? – Акиба махнул уздечкой в сторону старейшин. – Кто их будет слушать!
– Там еще законник судеревский и его дочка.
– Законника – в землю, а дочка – хороша! – Акиба засмеялся. – Хочешь ее, Режей?
– Я предпочту серебро, – сказал угр. – Говорили, она – девица. Тогда лучше ее продать. Да подальше, чтоб не узнали.
