И послушное воинство двинулось, следом загремели две дюжины повозок и пара карет с приглянувшимися фрейлинами — оставлять их под Катькину месть Петр не рискнул, сам хотел вечером воспользоваться положением.
Уходили быстро — казачий разъезд вовремя предупредил, что два эскадрона конной гвардии на подходе. Пора было и честь знать, и так изрядно в Петергофе повеселились…
Петергофский тракт
— Ваше императорское величество, дурные новости! — маленький седой генерал сказал это спокойным до полного равнодушия голосом. — Авангард наш полностью разгромлен. Сербских гусар на Ораниенбаумской дороге истребила голштинская кавалерия. И она же на Петергоф с рассветом нагрянула, резню измайловцев там жестокую устроив…
— Там же преображенцы еще и солдаты петербургского гарнизона…
— Они вам изменили, государыня, на сторону супруга вашего перешли и в избиении измайловцев охотно участвовали. — Новость ошеломила императрицу, и она почувствовала великую слабость в ногах.
Но вот только генерал-поручик Василий Суворов, видно, решил ее добить, все дурные вести разом единым изложив.
— Воронежский полк на сторону Петра Федоровича перешел, а верный вам полковник Адам Олсуфьев собственными солдатами был убит, на штыки поднятый с тремя преданными вашему величеству офицерами. Казачий полк Измайлова уже супротив нас выступил всей силою, Красное село, Гатчину и Царское село заняв сотнями, ланд-милицию и инвалидов себе подчинив. И по трактам разъезды сильные поставил. Гонцов наших перехватывает и крестьянские обозы в столицу не пропускает. Майора лейб-гвардии князя Гагарина с офицерами, что присягу в Гатчине у гарнизона принять собирался, повесили на дубу драгуны, измену вам всем эскадроном своим учинив тоже…
Като не выдержала жутких новостей и присела у кареты на раскладной стульчик, что ей лакей предусмотрительно поставил. Рядом стояла бледная Дашкова — новости были сокрушительны и для нее.
И генерал был не лучше, хоть и говорил спокойно, но щека дергается — шли перетрусившегося, как им казалось, императора арестовывать, а вместо того разгром полный с утра пораньше получили.
И перестал верить генерал в победу, зато плаху за измену свою чувствовал все более отчетливо. Но всю свою волю в кулак собрав и сжав крепко, генерал продолжил выступать черным вестником несчастья.
— Измайловцев пленных нагишом раздели, дегтем и медом извозили, в перьях изваляли и сюда направили, плетьми истязая жестоко, чтоб бежали быстрее. Преображенцы над ними смеялись сильно… — генерал остановился, сглотнул и решительно закончил: — Ненадежны они, государыня. К супругу вашему переметнуться втайне уже желают, как их две роты в Петергофе…
Молчание воцарилось жуткое. Екатерина вытирала платочком пот со лба, хотя утро было прохладное, Дашковой монастырь грезился, а Суворову все чаще на ум топор профорса приходил. И матерился про себя старый генерал, что на уговоры поддался и командовать в злосчастном походе войсками гвардейскими стал.
Но только всем давно известно, что черные вестники в одиночку, как вороны, не приходят. А на этот раз сам Григорий Орлов прискакал, да еще в растерзанном виде — на лбу кровоточивая ссадина, мундир кое-где разорван и окровавлен, взгляд дикий.
— Милорадович изменил, сукин сын. Два эскадрона сербов в одночасье к Петрушке переметнулись, подлые твари. Им в полк заслали плененных гусар с Ораниенбаумской дороги, вот они и уговорили своих переметнуться. Лишь один эскадрон, из малороссов, верен тебе, государыня, остался. Задержать попытался с ними и конногвардейцами — порубили мы их малость, с десяток, но остановить не смогли. Ушли, собаки!
Орлов спрыгнул с седла, вытер обшлагом кровь со лба. Бешено посмотрел на лакея, тот сообразил, поднес цалмейстеру полный бокал красного вина. Выпил его гвардеец залпом и снова заговорил, душимый сочившейся в голосе ненавистью.
— Обманул Петр князя Никитку Трубецкого, ложь ему впарил откровенную. А Никита тебя обманул, Като! Он войско немалое уже собрал, пока мы в Петербурге присягу чинили. Говорил же, идти на Ораниенбаум сразу надо было. А теперь Миних в Кронштадте уселся крепко, и флот ему покорен, и голштинский выродок в Гостилицах войско собирает — уже тысячи три народа собрал, и с Петергофа туда более тысячи ушло наших изменников да голштинская кавалерия с казаками. Ох! Промедлили мы напрасно…
— А мой супруг сейчас где?
— В Ораниенбаум с полусотней голштинцев отправился, Като. В осаду там сядет — с моряками и тамошним гарнизоном их более тысячи. Не знаю, но он другой стал…
— Как другой, с чего это, Гриша?
— Не верил бы, а люди глазами видели. Алексею плечо шпагой насквозь пронзил и с коня единым ударом сбросил. Братьев Федю и Вову так во дворце отметелил собственной рукой, что те, кто выжил там, чем угодно клянутся, что и смотреть на них страшно. Другой Петр стал! Лопатой своей без малого три десятка измайловцев умертвил собственной рукою, искромсал бедных в капусту. И сам первым в атаку на гвардейцев пошел, по стене дворцовой забравшись. Не верил бы, но десятки об этом говорят, что своими глазами зрели. А лопату, в кучу трупов воткнутую, уже собственными глазами видел. Может, и правда прошлой ночью…
— Да что же это, Гришенька? — не выдержала долгого молчания любовника императрица и сжала его окровавленную ладонь.
— Дух в него покойного деда, императора Петра Алексеевича, вселился, когда кровь пролилась. И дух деда другого, Карла Шведского, видать, перешел — тот рубака тоже изрядный был, первым в сечу кидался. Трость со шпагой откуда появились?! И на русском он теперь только и говорит, да на нем изрядно лаяться стал…
После слов фаворита наступило молчание — Григорий Орлов сказал то, о чем все думали, но гнали такие мысли от себя прочь. И если во всем хоть четверть правды имеется, то дело, предпринятое ими, обречено на провал…
— Не так все плохо, ваше величество, — неожиданно оборвал Орлова генерал «Салтыков», из-за кареты внезапно появившийся, — у ее величества есть намного больше возможностей уже завтра победить супруга…
Суворов ошалело уставился на явившегося господина в генеральском мундире. «Что за самозванец, почему не знаю?» — отчетливо читалось во взгляде старого генерала.
Остальных присутствующих новоявленный генерал не смутил — хорошо знали они господина Одара, а под таким именем он был известен руководителям гвардейского мятежа, хотя похвастаться давностью знакомства не мог ни один из них.
Сей знатный, чрезвычайно таинственный господин прибыл с рекомендательными письмами из Парижа и очень помог в организации мятежа, щедро ссудив заговорщиков немалыми деньгами.
