Принц вынес для себя самый жестокий урок в его еще молодой жизни — никогда нельзя верить женским слезам, они притворны, и сохнут как роса жарким летним утром.
А женские клятвы всегда коварны!
Ноябрьской ночью 1741 года Елизавета Петровна выступила с преображенцами, арестовав «брауншвейгское семейство». Императора Иоанна Елизавета тут же отобрала у родителей, а их с женой и полугодовалой дочерью Екатериной решила выслать за границу, для чего отправили в Ригу. Из всех придворных разделить их участь в изгнании отправились только трое — его адъютант полковник Геймбург, подруга и фрейлина жены Юлиана Менгдем и шотландец Майкл Маунзи, лейб-медик.
Однако будучи уже в Риге и ожидая отъезда на родину, «брауншвейгское семейство» было взято под караул. В Петербурге раскрыли заговор камер-лакея Турчанинова, который хотел вернуть на престол Иоанна Антоновича. Угроза была настолько явственной, что Елизавета решила перестраховаться — повелела заточить семью в крепости Динамюнде, где в декабре 1742 года жена родила дочь, названную Елизаветой.
Однако выражение преданности не смягчило сердце правительницы — семью перевезли в Рязанскую губернию в Раненбург, а оттуда барон Корф увез их на север для заключения в самую жуткую крепость — Соловецкий монастырь. Однако по дороге планы императрицы снова изменились, и она решила заключить их под караул вХолмогорах, где для них отвели архиерейский дом, обнеся его высоким тыном и выставив кругом солдатские посты для несения круглосуточной охраны.
Видеться с кем-либо «брауншвейгскому семейству» было настрого запрещено. Как и выходить в город — разрешили только прогулки по двору, и иногда ездить в закрытой карете с охранником, но не далее двухсот сажень от дома. Впрочем, о поездках вскоре пришлось забыть — карету с лошадьми забрали и не отдали обратно.
Ехать с ними в длительное Холмогорское заточение разрешили только шотландцу лейб-медику и сестре Юлианы Менгден Якобине, которая сама тоже пребывала в ссылке, считаясь невестой опального барона Густава Бирона, вместе с братом отправленного в Сибирь.
Ох и хлебнули они горя с этой молодой женщиной, которая имела крайне плохой характер и была очень сварливой. Много лет ее терпели, пока за постоянные ссоры и ругань с принцем и офицерами караула, за полюбовную связь с русским лекарем Никитой Ножевщиком ее не поместили в одиночное заключение, где она помешалась и была милостиво отправлена в Ригу обратно на попечение сестры.
Жили тихо, жена ласково относилась к нему, родив двух сыновей — Петра и Алексея. При родах последнего заболела горячкой и умерла. Как ему сказал комендант тюрьмы майор Гурьев, тело бывшей правительницы было отвезено в Петербург и с почестями погребено в Александро-Невской лавре. Антон-Ульрих остался доживать век со своими детьми, терпя нужду, и постепенно теряя зрение.
Дети воспитывались простолюдинами, и не знали другого языка кроме русского — принцу их запретили учить. Из многочисленных слуг суровые условия вынесли немногие — половина померла от голода и холода, другая разбежалась. Тоскуя по жене, Антон-Ульрих был лишен как чтения, так и общения с людьми.
Лишь иногда его посещал архангельский губернатор, осведомляясь о состоянии, о котором и так власти прекрасно знали. Выделяемые из казны губернии 15 тысяч рублей «растворялись» неизвестно где — обычное в России дело. Часто голодовали, испытывая нужду во всем. Одежда превратилась в рваные лохмотья, каменный дом скверно отапливался. Горестна судьба «брауншвейгского семейства»…
Такова цена власти!
Глава 10
— Так, понятно. Даже подумать не мог раньше, — Миних задумчиво крутил в огрубевших пальцах пулю. — Необычно… И насколько она лучше круглых пуль, что сейчас солдаты сами себе отливают?
— Летит вдвое дальше, и намного точнее попадает в цель, чем привычная круглая пуля, — негромко произнес Иван Антонович. И добавил очень тихо, понимая, что сильно рискует, так открываясь перед фельдмаршалом, с которым нужно держать ухо востро:
— Я вчера увидел в комнате медный наперсток, с помощью которого шьют женщины, чтобы не повредить себе палец, уколоть там. И подумал, что продолговатая пуля, в отличие от круглой формы, полетит намного дальше. Ведь дротик равен по весу камню, но брошенные с одной силой, он летит на более значительное расстояние и куда точнее. Я про то в книге вычитал, о старинных войнах и оружии…
Иван Антонович замер, страшась вопроса о собственно названии трактата. Плутарха, что стоял на полке в комендантском доме, Миних несомненно читал, вот только там мало того, что подходит под его наскоро состряпанные домыслы. Однако фельдмаршал только хмыкнул в ответ, повертел пулю еще раз и отдал:
— Так, теперь понятно, для чего ты приказал фузеи тульского завода в одних ротах собрать. И, судя по работе в мастерских, там сейчас эти самые пули отливают?!
— Нет, Христофор Антонович, — мотнул головой Никритин, в его расчеты столь раннее внедрение пули Нейслера, что появилась в русской армии в Крымскую войну, не входило.
— Об этой пуле сейчас вообще никому знать не надо. Они пока только для моих лейб-кампанцев предназначены. Надо тайну про нее хранить, опробовать и ждать нужных условий.
Иван Антонович остановился, сделав вид, что пристально смотрит на работающих внутри крепости солдат. Из форштадта пришло на пополнение гарнизона более двухсот служивых, баркасы сновали нескончаемой вереницей, один за другим причаливали к пристани. На берегу сгружались сотни мешков, ящиков, тюков — все необходимые для длительной обороны крепости запасы переносились на солдатских спинах.
За это время он сумел тщательно обдумать еще раз все, что можно было сказать фельдмаршалу, логически безупречное, понятное, не вызывающее дополнительных вопросов:
— В мастерских лекала делают, чтобы фузеи и мушкеты в ротах откалибровать. Как только все ружья станут едиными, то солдаты готовые патроны получать буду. Им больше не придется отливать для своего ружья пули и склеивать из бумаги патроны, набивая их порохом самостоятельно. Ведь в стрельбе роты сплошная неразбериха — одни фузеи стреляют дальше, другие ближе, а так все будут палить на одну дистанцию.
Иван Антонович сдвинулся чуть в сторону, солнце слепило глаза, и они, еще толком не привыкшие к яркому дневному свету, начали слезиться — все поплыло, словно размыло. Вытер лицо белоснежным платком, стало намного лучше видно, и он продолжил разговор:
По-моему, все нужно на мануфактурах единообразно производить, так и дешевле намного выйдет, и ремонтировать сломанное станет легче — быстрее поломку исправить за счет похожих деталей, чем эти самые детали заново изготавливать. Это касается и повозок разных, и лафетов, даже котлов для варки пищи, колес и инструмента. И суконные мануфактуры должны выпускать не только сукно, но и шить обмундирование по условным образцам, для высоких или там низких солдат. И обувку также точить по размеру точному, кожу выделывать. Все нужно единое — дешевле выйдет для казны!
Иван Антонович усмехнулся, припоминая армейское правило из будущих времен — «пусть безобразно, зато единообразно». К понятию всеобщей унификации снаряжения и вооружения в царской России придут ровно через полтора века — когда будут греметь залпы 1-й мировой войны, а в армии станет ощущаться острый недостаток самого необходимого. А так до войны винтовки Мосина трех типов выпускали — пехотную, драгунскую и казачью, плюс карабин, хотя вполне можно было обойтись кавалерийским вариантом, что сделали в РККА в 1931 году.
А здесь царит полнейшее безобразие — из крепости вывезли свыше пятисот мушкетов и фузей более чем двадцати калибров, от пяти до девяти линий. Такой разнобой на корню гасил любую попытку централизованного обеспечения боеприпасами. А в сражении такое положение могло привести к фатальным последствиям. Каково будет, когда у вас пуста патронная сумка, а товарища рядом тяжело ранили, но у него полна сумка, вот только там пули совсем не те, что вам требуются?!
