Ознакомительная версия.
Людей в храме было не слишком много. Местных жителей сюда не пустили, кроме самых уважаемых людей города. Присутствовал весь херсонесский клир, как обычно бывает при служении правящего епископа. Остальными были мы: крещаемые и их товарищи, пришедшие посмотреть.
В сторонке стояла Любава-Анна с головой, покрытой покрывалом, вышитым золотом. Пару дней назад она чуть не умерла от страха, когда услышала рассказ о нападении на меня злых монстров из будущего.
– Тебе нужно быть особенно осторожным, Солнышко, – говорила она. – Тебя ведь могут и не оставить в покое. Если эти злодеи не хотят допустить крещения Руси, то у них еще есть возможность убить тебя. Можно убить тебя на пути в Киев, а можно и прямо там, до того, как ты всерьез станешь крестить народ. Ты должен очень-очень беречь себя!
– Теперь ты все время будешь рядом со мной, – отвечал я. – Так что я спокоен. Ты будешь защищать меня от всех напастей.
– Я не буду от тебя отходить, – сказала Любава. – Можно?
– Конечно, можно и нужно, – серьезно ответил я. – Ведь ты будешь моей женой. А сейчас ты – знатная греческая принцесса из Константинополя, сестра самого императора Василия Второго. Ты не забыла об этом?
– Нет, Солнышко, – засмеялась Сероглазка. – Не забыла. Вот только что мне отвечать, если спросят, каков из себя император Василий? Ведь я его никогда не видела. Вдруг он кривой на один глаз или однорукий…
– Не путай императора Василия с влюбленным в тебя Канателенем, – сказал я. – Это у бедняги Канателеня не действует рука и нет одного глаза. А у императора все на месте. Если спросят, каков он, смело отвечай, что он светел лицом, как ясное солнце, и что глаза его подобны драгоценным камням, а наряд его напоминает звездное небо вселенной…
– Ой, Солнышко, ты так красиво говоришь, – прыснула Сероглазка. – Я так не сумею.
Пока молитвенно пел хор, епископ обошел всех, пришедших совершить таинство крещения, и договорился об именах. Ведь ему предстояло дать каждому новое христианское имя.
– Владимиром я вас крестить не могу, – сказал мне Анастат. – Нет такого святого в церкви. Мы с вами знаем, что непременно будет, – он заговорщицки улыбнулся. – Будет святой Владимир, но гораздо позже…
– Поэтому буду крестить вас с наречением имени Василий. Кстати, так же зовут императора. Когда ему доложат о том, что вы приняли имя Василий, ему будет приятно.
Перейдя затем к стоявшему рядом со мной инязору Овтаю, епископ остановился и оглядел его мощную фигуру с восхищением.
– Слышал о твоих воинских подвигах, богатырь, – сказал Анастат. – Как ты громишь врагов. Нареку тебя еврейским именем Илья, что значит «сила Божья». Ты будешь защищать веру Христову и отечество от врагов.
Когда епископ перешел к другим крестящимся, мы с Овтаем сбросили с себя одежду и завернулись в белоснежные шелковые покрывала, которые почтительно подал нам один из диаконов церкви. Со всех сторон на нас смотрели глаза святых с многочисленных икон. Византийские иконы выглядят не совсем так, как я привык видеть в современной мне России. Есть свои особенности у греческой иконописи. Лики были темными, тона преобладали коричневые, бежевые или черные. Глаза у святых были как черные маслины – круглые и глубокие, а лики – худые, с четко прорисованными морщинами.
Двери в храм оставались открытыми, и поэтому было довольно светло – солнечные лучи свободно проникали в собор до самого баптистерия.
Честно сказать, я не очень внимательно слушал проповедь, которую в начале таинства произнес Анастат. Он говорил об искупительной жертве Иисуса Христа и о вечной жизни, которую Он купил у Бога для спасения каждого верующего в Него человека.
– «Ибо так возлюбил Бог мир, – прочитал епископ шестнадцатый стих третьей главы Евангелия от Иоанна, – что послал Сына Своего единородного, дабы каждый верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную…»
Анастат говорил проповедь на греческом языке, а мои дружинники понимали либо по-славянски, либо на финских наречиях – эрзянском, муромском, вепсском, ижорском, карельском…
Поэтому Алеша Попович переводил слова епископа на славянский, а Овтай Муромец – на свой язык, который был понятен всем остальным финнам.
Анастат много внимания уделил рассказу о грехах, среди которых важнейшие – идолослужение, поклонение иным богам, мужеложество, многоженство и прочий разврат.
Я косил глазами на стоявших вокруг баптистерия дружинников и ловил смятение в их взорах. Они переглядывались, осторожно вздыхали, крутили головами. Большинство из них были искренне поражены. Греческий епископ говорил им поразительные вещи, которых они прежде даже не могли предполагать.
Оказывается, что поклоняться Перуну и другим богам, а также Священным рощам, домовым духам и духам рек и озер – грех. Грех заниматься любовью со своим боевым товарищем. Грех иметь несколько жен и наложниц. Да как же жить-то тогда? И что это будет за невиданная жизнь?
Тем не менее никто не посмел возмутиться. Наверное, думали, что пронесет. Великий князь киевский Владимир перебесится, и все станет как прежде. Главное – не перечить, потом все как-нибудь образуется. Поиграет князь с христианством, а потом и сам забудет. Мало ли какая блажь находит на начальство?
«Нет, друзья, – думал я. – Ничего вы еще не поняли. Не образуется. И не пронесет. Русь станет христианской навсегда, навеки. И вы постепенно станете христианами. А не вы, так ваши дети. А не дети, так внуки, но только это обязательно произойдет. Потому что Руси суждено стать великой страной, а русским – великим народом, прославленным среди народов Земли. А произойти это может только с помощью Иисуса Христа».
Я первым залез в баптистерий. Двое молодых дьяконов в парадном облачении, с золочеными епитрахилями через плечо, подвели меня к мраморным ступенькам и помогли подняться. Встав на край баптистерия, я оглядел собравшихся, окинул их быстрым взором. Вот они стоят тут все – те люди, которых я уже успел хорошо узнать. Имена многих я помню, имена некоторых – нет. Но все они сейчас станут свидетелями и участниками важнейшего, главного события в истории России. Кроме меня, никто из стоящих здесь до конца этого не понимает, но с сегодняшнего дня начинается действительная история нашей страны! Та история, которой будут гордиться, которой будут дорожить и которая станет путеводной звездой дли миллионов людей.
По таким же ступенькам внутри баптистерия я спустился в воду и встал на дно. Вода доходила мне до середины груди.
– Василий, – обратился ко мне Анастат, склонившийся над стенкой баптистерия и взявший меня за плечи. – Отрицаешься ли Сатаны и всех дел его?
Ознакомительная версия.
