примостилась рядом. И я повез ее к себе.
Вскоре мы вошли в мою квартиру, которая благодаря заботам Перфильева-младшего выглядела вполне прилично. Тем не менее, по лицу гостьи было заметно, что она немного разочарована. Ну да, по ее представлениям теневой хозяин города должен утопать в роскоши. Разувшись, Груня нашла на кухне фартук и принялась готовить для нас с ней вечернее чаепитие. Я не мешал. Пусть хозяйничает. Тем более, что она умудрилась запастись свежим киевским тортом. Видать, не все еще связи в торговле растеряла. Что ж, тем лучше.
— Скромно живешь, Саша! — не удержалась от критики гостья, погружая чайную ложечку в кусок торта.
— Мне некому пыль в глаза пускать, — сказал я. — И потом все эти нынешние мебеля, хрусталя, ковры выйдут из моды и превратятся в хлам. Не говоря уже о бытовой технике. А книги, которые сейчас достают из-под полы или покупают у спекулянтов в десять раз дороже номинала, и вовсе начнут выбрасывать на помойку.
— Ну тогда надо вкладываться в золото, камушки. Уж они-то никогда из цены не выйдут.
— Это верно.
— Так может с наших с тобой клиентов надо трясти не рубли, а эти самые камушки с рыжьем?
— Груня, мы с тобой не разбоем будем заниматься, а справедливым перераспределением капитала.
— Ну так и я об этом.
— В общем, ты у меня будешь бухгалтером, тебе и решать в чем должны заключаться наши оборотные средства, но повторяю — никакой экспроприации, грабежа, шантажа, а тем более — спекуляции. Клиенты должны чувствовать себя участниками если не совсем законного, то вполне справедливо действующего предприятия.
— Понимаю. Без штанов не оставлять. Брать лишь то, что они должны отдать на благо общего дела.
— Вот теперь ты понимаешь задачу правильно.
— Ты обещал дать мне какое-то средство для урезонивания тех, кто начнет ерепениться.
— Обещал. Только ты должна четко понимать, что применять его можно лишь в крайнем случае и не допускать, чтобы оно попало в чужие руки. А если угроза такого попадания неотвратима, уничтожить немедленно.
— Господи, да что же это такое? — ахнула гостья. — Пистолет, что ли? Да я сроду ствола в руках не держала.
И тут, глядя ей в глаза, я понял, что совершу большую ошибку, если доверю «домру» не только «мадам Плюшкиной», но и любому постороннему человеку. Тем более — женщине. Сорвется баба, начнет косить из нее народ направо и налево. И что, по Литейску прокатится волна самоубийств? А если она и детишек зацепит? Нет уж, обойдется. А для того, чтобы защитить своего главбуха, просто не стоит отпускать ее на акции, связанные с изыманием денег, одну. Не по-мужски это.
— Ладно, прости, я передумал, — сказал я. — Не стоит подвергать тебя лишнему риску. В конце концов, не так уж и часто нам случится выбивать долги. Большинство будет покладисто вносить свой вклад в общее дело, а если и придется нажать на кого-то, будем делать это вместе. Твое дело провести аудит, ну и заниматься текущей бухгалтерией.
— Ты босс, тебе виднее, — смиренно произнесла она. — С чего начнем?
— Ты можешь составить, скажем так, список всех, кто замешан в незаконном обороте денежных средств в городе? Ну разумеется — тех, кого знаешь.
— Да я всех их знаю.
— Вот и отлично. Бери прямо сейчас бумагу и ручку и пиши: ФИО, место работы, должность, годовой оборот, доход. Все, что знаешь.
— Здесь? У тебя?
— Конечно. Не в общаге же! Такая информация не должна покидать пределы этой квартиры.
— Хорошо, Саша! — вздохнула она. — Только лучше писать не на отдельных листочках, а в тетради. Так надежнее.
Я дал ей толстую общую тетрадь. И Аграфена Юльевна принялась за работу. Понимая, что это нещадная эксплуатация, я стал ломать голову, как расплатиться с нею. Нетрудно догадаться, какую именно плату она охотно бы приняла. Да вот только я не жиголо. И если уж всерьез нацелился на женитьбу на Вилене, то не стоит макать детородный орган во что ни поподя. Гордясь собою, я ушел на кухню. Поставил еще раз чайник на газ. Вытряхнул спитой, промыл заварник, сполоснул кипятком, насыпал порцию индийского.
И как это монахи обходятся не неделями и месяцами, а годами? Наверное непрерывно просят у бога прощения за грешные вожделения. Я неверующий и мне вроде незачем воздерживаться. Да вот только человеку, который не ищет морального авторитета на стороне, должен создать его внутри себя. Я понял, что в голову лезет уже всякая чушь, взял заварочный чайник и тот, что с кипятком, вернулся в большую комнату. Груня старательно покрывала тетрадные страницы информацией, которая, вероятно, стоит миллионы.
Налил чаю ей и себе и чтобы не мешать, взял недочитанный том Диккенса, который, признаться, давно не брал в руки. Тоже не самое плохое средство, чтобы отвлечься и не поглядывать исподтишка на аппетитные — да, излишне — но все же вполне завлекательные формы гостьи. К счастью, у английского классика мало строк, способных распалить воображение давненько воздерживающегося читателя. Все эти сэры и пэры возбуждаются на страницах его книг главным образом от золотых соверенов.
Сон сморил меня. Я незаметно перенесся в мир своих странных, отчасти пророческих сновидений, избавившись от необходимости старательно не думать о женских прелестях. Снилось мне, что я сижу в зале кинотеатра. Один на десятки пустых кресел. И смотрю на большом экране немой черно-белый фильм. Камера плавно движется над чуть всхолмленной степной равниной, то цепляясь за сухие метелки ковыля и скользя над стеблями донника. Справа мелькает в тучах диск солнца. А слева — у горизонта — проплывают крыши городка, шахтные копры и заросшие высохшей травой терриконы.
Потом камера взмывает и уже парит над рубероидными крышами. Огибает трубу электрической станции, выбрасывающую в синее небо жирную копоть. А следом — я даже подался вперед — что-то до боли знакомое! Незримый оператор нацелил на это странное сооружение объектив, чтобы я мог разглядеть его в деталях. Бетонный постамент, усиленный мощными, как мостовые опоры, ребрами. И из этого постамента торчит неожиданно тонкая труба квадратного сечения — волновод Деморализатора Большого Радиуса Действия.
Чаша его «спутниковой тарелки» вращается и мне кажется, что я вижу как ложатся на город незримые петли излучения, убивающего вкус к жизни, толкающего на самоубийство людей, которые прежде ни о чем таком и не помышляли. И опять камера поднимается над
