Василий Звягинцев - Хлопок одной ладонью

В силу юношеского максимализма «шестидесятника последнего призыва» я одно время удивлялся и даже возмущался временами такой позицией, но хорошо, что вовремя понял правоту отца. Помню, как в наших послевоенных дворах прошедшие войну мужики то пили по-черному, не умея иным способом снять хронический стресс от пережитого, то (кто поумнее и потоньше организован) просто старались не вспоминать, а если уж вспоминали, то на всю катушку негатива, тем более что в хрущевские времена такой взгляд на минувшую войну гласно или негласно, но поощрялся. Отсюда и симоновские, баклановские, быковские книги, и соответствующие фильмы вроде «Живых и мертвых», «Последних залпов», «Третьей ракеты», «Тишины» и т. п.

Дмитрий же Кириллович предпочитал вспоминать из войны только забавные эпизоды, да еще любил рассказывать о всяких невероятных с точки зрения теории вероятности, но неизменно благоприятных для него случаях и встречах. Вроде как с младшим братом на перроне в Волоколамске в сорок первом году, или со старшим в ресторане города Сухуми в сорок третьем. Оба раза эти встречи спасали его от неминуемой смерти.

Я, как всегда, несколько отвлекся. Но чем и хороши мои «записки», что я тут никому и ничем не обязан как в смысле стиля, так и содержания. В самом же кратком изводе суть такова — «есть то, что есть, а остальное — ложь». А жизнь — только краткий миг между прошлым и будущим. На этом и завяжем с психологией и телеологией.

Вернулись мы, значит, в свой мир совершенно так, как возвращаются люди из многолетнего одиночного заключения в тюрьме, как японские солдаты, отловленные в джунглях Тиниана через двадцать лет после капитуляции «божественного Микадо», как экипаж «Таймыра».

И увидели его незамутненными, горящими от любопытства глазами.

Если бы нам хотелось в нем просто продолжить прерванную в незапамятные времена жизнь — ничего нет проще. И жизнь эта могла бы быть приятной. По меркам аборигенов, конечно. В смысле — пятнадцать комнат в центре Москвы, неограниченные средства и полная свобода. По Марксу — «от всего». Но — «для чего»? Жрать, пить, любить самых красивых на свете женщин можно где угодно, и в той же Югороссии или мире Ростокина можно даже с большим интересом.

А в своей Москве, от которой ты отстал на двадцать лет?

Видишь, старик, я только что доказал себе и тебе, что иного смысла, как продолжать идти по когда-то начатому пути, у нас с тобой просто нет. Пусть нам кто-то скажет, да тот же Сашка, когда ему вдруг захочется вспомнить основную профессию, что сверхценная идея — первый признак шизофрении. И что от этого изменится? Были на этом свете Амундсен, капитан Скотт, капитан Чичестер (Колумба, Кортеса и прочих не берем, у них слишком явно превалировала корысть), люди, которые смыслом жизни сделали стремление к невозможному. Да и в нынешней России, я читал, имеется свой такой же, некий Федор Конюхов, который совершенно «от нечего делать», как генерал из преферансных анекдотов, покорил в одиночку оба полюса, все высочайшие вершины и вдобавок пересек, в одиночку же, все океаны всеми мыслимыми способами, разве только вплавь еще не додумался.

Ну вот и мы такие же. Только наш путь осеняет как бы великая идея — спасение как минимум нескольких особо нам нравящихся Реальностей, а там, может быть, и всего нынешнего мироустройства. Цель не хуже прочих.

Одним словом, вернулись мы в свою (увы, увы, далеко уже не свою) Москву и, никому особенно не мешая и не вмешиваясь в установившийся миропорядок, только по мере сил используя не нами созданные условия, начали в ней обустраиваться. И опять же не для того, чтобы спокойно и полноценно жить (мы этого давно не умеем), а создавая плацдарм для броска в самое что ни на есть вражеское логово, недра пресловутой Ловушки Сознания.

Это рискованно, необычно, но ведь и невероятно интересно!

…Завершать решение «квартирного вопроса» мне пришлось уже без Шульгина.

Зато теперь мне помогали две великолепные специалистки. Ирина хоть и отошла демонстративно от дел (вроде валькирии Брунгильды[33]), променяв всемогущество и бессмертие на простое женское счастье, но нужные навыки сохранила. Для Сильвии же вообще никаких проблем не существовало. За пару сотен лет она натренировалась так, что адаптация к нынешней московской жизни заняла едва ли больше суток.

Обе дамы на подсознательном уровне умели работать с автоматикой квартиры не намного хуже, чем я, обученный Антоном. Раньше просто не было случая в этом убедиться. (Вообще-то изначально умели, наверное, лучше, но насчет «вставок» форзейля они знать не могли.)

У Сильвии роль «Столешников» исполнял дом в Бельгравия, и она, как известно, перебрасывала оттуда Шульгина на свою запасную базу в Андах, в Ниневию ХIV века до Р.Х., в тридцать восьмой год, и даже на Валгаллу была оттуда дорога. С собой она принесла тот самый пресловутый «шар», необходимый инструмент каждого аггрианского резидента, умелое обращение с которым превращает его в этакую информационную «Лампу Аладдина», позволяющую добывать из мирового информационного поля (или ноосферы) практически любые сведения и вообще делать много интересных и полезных вещей.

Даже Ирина имела, по-советски выражаясь, допуск то ли пятой, то ли четвертой степени, а Сильвия чуть не с девятнадцатого века имела первый. Самое смешное, в порядке компенсации злорадно подумал я, это ей в борьбе с нами не помогло. Она все равно всегда отставала на ход или два. Правда, тут надо учитывать, что техническая мощь поддерживавшего нас Антона была все же повыше. Как у американцев во Вторую мировую в сравнении с японцами.

Для удобства предстоящей деятельности в Москве Сильвия решила, что оставаться англичанкой ей будет правильнее, чем играть россиянку, хотя бы и самого высокого статуса. Тем более выяснилось — в нынешней России выдать себя за кого-то высокопоставленного очень и очень трудно. Ничуть не проще, чем в бывшем СССР. По-настоящему богатые и влиятельные люди частного бизнеса занесены в списки Форбса, дамы, причастные к миру высокой политики, тоже постоянно на виду, в тусовках все знают друг друга, совершенно как «люди света» в царской России.

Максимум, на что можно рассчитывать, — изобразить из себя жену провинциального, никому не известного бизнесмена. Да и то, если привлечешь хоть чуть-чуть внимания «сильных мира сего» или прессы — немедленно «пробьют» по всем компьютерным базам, милицейским, налоговым и прочим, и тут же уличат, представься ты хоть школьной учительницей из Мухосранска.

Тяжелые времена.

А вот если не рисоваться слишком навязчиво в соответствующих посольствах, британской, канадской или новозеландской леди, проживающей то в Индии, то на Лазурном берегу, назваться вполне можно. Благо опыт у нее в этом деле был богатый, и собственную (той самой знаменитой леди Спенсер, память о которой отнюдь не стерлась еще из светских хроник) внучку или правнучку изобразить ей не составляло никакого труда.