А тем временем китайский спецназ примчался к гнездам террористов и блокировал их уже по-своему, вполне материально, используя всю имевшуюся в наличии живую силу и технику. На штурм косоглазые изверги пошли тотчас же, разумеется, нимало не беспокоясь о женщинах, стариках и детях, мирно посапывавших в соседних квартирах. Боря Ли знал своим вещим даосским сердцем, что партизаны не сдадутся, а следовательно, отдал приказ мочить всех. И он был исполнен скрупулезно и зверски.
Юра, воевавший тем временем во дворах с преследователями (вслед ему послали местные кадры, чтобы китайские силы не распылять), услыхав грохот взрывов и увидев вдалеке багровое зарево, понял, что операция сорвана, а товарищи его обречены. Вариантов не было — оставалось спасать остальных, ничего пока не ведавших в своей лесной чащобе. И Юра успешно ускользнул, пользуясь опять-таки ксивой, из города. Вот так партизаны и угодили в болото. Однако и это их убежище умудрился вычислить коварный враг. И тоже, кстати, не без помощи магии.
Той же роковой ночью, успешно расправившись с террористами (бились они, разумеется, до последнего патрона и пали смертью храбрых), Боря со статуей провели форсированный допрос всех сотрудников губернской администрации (слишком явно они чуяли, что есть там у партизан глаза и уши). И тотчас же поняли, что принадлежат они очаровательной секретарше новоиспеченного вана.
Даос не стал ее чудовищно пытать, дабы выведать место дислокации отряда русских патриотов. Он прекрасно владел более действенными контрразведческими приемами. Опять-таки благодаря своим сверхчеловеческим свойствам и умело используя навыки истукана, Боря ввел девушку в сомнамбулическое состояние. А в нем ее любящее Котелкова сердце повлекло Гульнару прямиком к болотам. Следом двинулся хищный враг, намеревавшийся уничтожить очаг сопротивления так, чтоб прочим неповадно было.
* * *
А между тем Троцкий сидел на самой вершине Пирамиды Солнца в одном из заботливо укрытых сельвой древних городов. Ночь была звездная и романтическая. Как раз в такую когда-то немыслимо давно в его юношеском горячем сердце поселилась мечта о всемирном восстании угнетенных.
— Фрида, Фрида! — позвал создатель Красной Армии. Но ответа не последовало. Его подруга и любовница, сама уже обретшая среди индейцев статус богини, тем не менее своего человечьего увлечения не бросала и писала сейчас в глубине храма, возвышавшегося за спиной Льва Давидовича, монументальное настенное полотно «Уицилопочтли — вождь всемирной революции».
Троцкий грустно усмехнулся, булькнул навеки не заживающей раной во лбу и принялся наслаждаться пьянящей мексиканской ночью в одиночку. Неисправимый перманентный революционер, он с годами полюбил такие минуты абсолютной тишины и покоя. Лев Давидович взглянул на звезды, пожевал ус и принялся кидать камушки с вершины пирамиды вниз, в непроглядную почти тьму. Длилось это, впрочем, недолго, поскольку откуда-то из ночной глубины вынырнул внезапно Дон Хуан и укоризненно посмотрел на Троцкого.
Старый брухо в последние дни беспрерывно жевал свежесорванные листья коки, а образовавшуюся кашицу сплевывал на уступы священной пирамиды. Так готовилось сырье для волшебного кокаина. С первыми лучами солнца в него проникала неистребимая энергия борьбы. Конечно, со стороны Льва Давидовича было несколько легкомысленно нарушить своими камушками магический ритуал, совершаемый брухо, в чем он тут же повинился и, дождавшись исчезновения Хуана, сразу погрузился в воспоминания.
Сто лет назад молодой и амбициозный, он шел по Петрограду с мешком кокса за плечами и чувствовал себя властелином реальности. Не было еще в «колыбели революции» никакого Ленина. А были он (только что прибывший на пароходе из Америки) и невиданная здесь доселе партия кокаина. Да к тому же не простого, а заряженного вирусом восстания, пламенем слепой и мстительной краснокожей ярости. Кстати, Ильич, прибыв в Питер и оценив эффект, оказываемый снадобьем на балтийских братишек, немедленно обнял Троцкого и с веселой хитрецой в прищуренном монгольском взгляде констатировал: «Так победим!».
— Эх, Ильич, Ильич, где ты теперь? — сокрушенно вздохнул Лев Давидович. Дело в том, что в первые же годы недавней всероссийской диктатуры тело вождя вынесли из Мавзолея и неведомо где тайно схоронили. А ведь пока он оставался внутри этой магической гранитной пирамиды, сохранялся шанс его воскресить. Хоть и спорили они до хрипоты когда-то, хоть и несдержан бывал в выражениях пролетарский вождь, а все-таки Троцкий любил его за беспощадную диалектичность мысли. Теперь же он даже не знал, куда запропастились страждущая ленинская душа и связанные с ней психические остатки.
Следы Сталина он тоже, кстати, как ни пытался, не мог отыскать в потусторонних закоулках. И это не могло не тревожить. Даже от мертвого от него можно было ждать любого подвоха. Зато отлично им с брухо было ведомо незавидное нынешнее положение Берии. И Троцкий, думая о нем, каждый раз в нетерпении потирал руки — отчаянно хотелось нанести последний, смертельный удар. «Уж мы тебя достанем карающим мечом пролетариата, хрен оклемаешься», — предвкушал Троцкий.
Но тут поток его меланхолических размышлений был прерван резко и необратимо. Прямо перед глазами у Льва Давидовича вспыхнуло ярко-изумрудное свечение, и, как обычно, словно бы из ниоткуда, возникла сверкающая, как елочная игрушка, летающая тарелка.
* * *
— Шайбу, шайбу! — задорно взревел майор.
— Серег, завязывай, это тебе не стадион «Динамо», да и не в хоккей они вообще-то играют, — попробовал урезонить упыря Генрих.
— А какая хуй, разница? — возразил уже пьяный от крови, а потому несговорчивый Казаков. — Все равно, пиздец им всем настал.
С этим жрец спорить не стал. Игра и впрямь была посуровее что футбола, что хоккея (хотя в последний, как известно, трус не играет). Строго говоря, это было достаточно зловещее ритуальное действо. Весьма распространенное среди индейцев древних цивилизаций Мезоамерики, в интерпретации Генриха, оно стало еще чудовищней.
В принципе игра в мяч для майя, ацтеков и прочих имитировала некие космические процессы и даже, судя по всему, ими управляла. Она была в связи с этим весьма трудоемкой и странной. Так, тяжелый каучуковый мяч (иногда в него закатывали чью-нибудь голову) надо было бедрами, ягодицами или предплечьями (но ни в коем случае не ладонями) забить в каменное кольцо, присобаченное к стене.
Разумеется, в распоряжении Генриха не было ни каучука, ни каменного кольца. Поэтому пришлось подручными средствами закрепить на стене спортивного зала баскетбольную корзину в вертикальном положении, а вместо мяча попросту использовать тут же отрезанную голову одного из думцев.