– И как – увидел?
– Нет. Не нашел. Их больше нет на Земле. И, пожалуй, не будет никогда. Возможно, мы только сами себя обманывали, а их вообще и не было.
– Это как же?
– Смотри, смотри, вон рыба, – показал отец.
Трое мальчиков звонко вскрикнули, и лодка накренилась, так дружно они изогнули свои тонкие шейки, торопясь увидеть. Ух ты, вот это да! Мимо проплыла серебристая рыба-кольцо, извиваясь и мгновенно сжимаясь, точно зрачок, едва только внутрь попадали съедобные крупинки.
– В точности как война, – глухо произнес отец. – Война плывет, видит пищу, сжимается. Миг – и Земли нет.
– Уильям, – сказала мама.
– Извини.
Они примолкли, а мимо стремительно неслась студеная стеклянная вода канала. Ни звука кругом, только гул мотора, шелест воды, струи распаренного солнцем воздуха.
– А когда мы увидим марсиан? – воскликнул Майкл.
– Скоро, – заверил его отец. – Может быть, вечером.
– Но ведь марсиане все вымерли, – сказала мама.
– Нет, не вымерли, – не сразу ответил папа. – Я покажу вам марсиан, точно.
Тимоти нахмурился, но ничего не сказал. Все было как-то не так, И каникулы, и рыбалка, и эти взгляды, которыми обменивались взрослые.
А его братья уже уставились из-под ладошек на двухметровую каменную стенку канала, высматривая марсиан.
– Какие они? – допытывался Майкл.
– Узнаешь, когда увидишь. – Отец вроде усмехнулся, и Тимоти приметил, как у него подергивается щека.
Мама была хрупкая и нежная, золотая коса лежала тиарой на голове, а глаза были такого же цвета, как глубокая студеная вода канала в тени, почти пурпурные, с янтарными крапинками. Можно было видеть, как плавают мысли в ее глазах – словно рыбы, одни светлые, другие темные, одни быстрые, стремительные, другие медленные, неторопливые, а иногда – скажем, если она глядела на небо, туда, где Земля, – в глазах ничего не было, один только цвет… Мама сидела на носу лодки, одну руку она положила на борт, вторую на заглаженную складку своих брюк, и полоска мягкой загорелой шеи обрывалась там, где, подобно белому цветку, открывался воротник.
Она все время глядела вперед, что-то высматривая, но не могла разглядеть и обернулась к мужу; в его глазах она увидела отражение того, что впереди, а он к этому отражению добавил что-то от самого себя, свою твердую решимость, и напряжение спало с ее лица, она снова повернулась вперед, теперь уже спокойно, зная, чего ей искать.
Тимоти тоже смотрел. Но он видел лишь прямую черту фиолетового канала посреди широкой ровной долины, обрамленной низкими размытыми холмами. Черта уходила за край неба, и канал тянулся все дальше, дальше, сквозь города, которые – встряхни их – загремели бы, словно жуки в высохшем черепе. Сто, двести городов, видящих летние сны – жаркие днем и прохладные ночью…
Они пролетели миллионы миль ради этого пикника, ради рыбалки. А в ракете было оружие. Называется, поехали на каникулы! А для чего все эти продукты – хватит с лихвой не на один год, – которые они спрятали по соседству с ракетой? Каникулы! Но за этими каникулами скрывалась не радостная улыбка, а что-то жестокое, твердое, даже страшное. Тимоти никак не мог раскусить этот орешек, а братьям не до того, – что может занимать мальчишек в десять и восемь лет?
– Ну, где же марсиане? Дураки какие-то! – Роберт положил клинышек подбородка на ладони и уставился в канал.
У папы на запястье было атомное радио, сделанное по старинке: прижми его к голове, возле уха, и радио начнет вибрировать, напевая или говоря что-нибудь. Как раз сейчас папа слушал, и лицо его было похоже на один из этих погибших марсианских городов – угрюмое, изможденное, безжизненное.
Потом он дал послушать маме. Ее губы раскрылись.
– Что… – начал Тимоти свой вопрос, но не договорил.
Потому что в этот миг их встряхнули и ошеломили два громоздящихся друг на друга исполинских взрыва, за которыми последовало несколько толчков послабее.
Отец вскинул голову и тотчас прибавил ходу. Лодка рванулась и понеслась, прыгая и громко шлепая по воде. Роберт мигом оправился от страха, а Майкл испуганно и восторженно взвизгнул и прижался к маминым ногам, глядя, как мимо самого его носа летят быстрые струи.
Сбавив скорость, отец круто развернул лодку, и они скользнули в узкий отводной канал, к древнему полуразрушенному каменному причалу, от которого пахло крабами. Лодка ткнулась носом в причал так сильно, что всех швырнуло вперед, но никто не ушибся, а отец уже смотрел, обернувшись, не осталось ли на воде борозды, которая может выдать, где они укрылись. По глади канала разбегались длинные волны; облизав камень, они отступали, перехватывая набегающие сзади, все смешалось в игре солнечных бликов, потом рябь исчезла.
Папа прислушался. Они все прислушались.
Дыхание отца гулко отдавалось под навесом, будто удары кулака о холодные, влажные камни причала. Мамины кошачьи глаза глядели в полутьме на папу, допытываясь, что теперь будет.
Отец глубоко, с облегчением, вздохнул и рассмеялся сам над собой.
– Это же наша ракета! Что-то я становлюсь пугливым. Конечно, ракета.
– А что это было, пап, – спросил Майкл, – что это было?
– Просто мы взорвали нашу ракету, вот и все. – Тимоти старался говорить буднично. – Что ли не слыхал, как ракеты взрывают? Вот и нашу тоже…
– А зачем мы нашу ракету взорвали? – не унимался Майкл. – Зачем, пап?
– Так полагается по игре, дурачок! – ответил Тимоти.
– По игре?! – Майкл и Роберт очень любили это слово.
– Папа сделал так, чтобы она взорвалась, и никто не узнал, где мы сели и куда подевались! Если кто захочет нас искать, понятно?
– Ух ты, тайна!
– Собственной ракеты испугался, – признался отец маме. – Нервы! Смешно даже подумать, будто здесь могут появиться другие ракеты. Разве что еще одна прилетит: если Эдвардс с женой сумеют добраться.
Он снова поднес к уху маленький приемник. Через две минуты рука его упала, словно тряпичная.
– Все, конец, – сказал он маме. – Только что прекратила работу станция на атомном луче. Другие станции Земли давно молчат. В последние годы их всего-то было две-три. Теперь в эфире мертвая тишина. Видно, надолго.
– На сколько? – спросил Роберт.
– Может быть… может быть, ваши правнуки снова услышат радио, – ответил отец. Он сидел понурившись, и детям передалось то, что он чувствовал: смирение, отчаяние, покорность.
Потом он опять вывел лодку на главный канал, и они продолжали путь.
Вечерело. Солнце уже склонилось к горизонту; впереди простирались чередой мертвые города.
Отец говорил с сыновьями ласковым, ровным голосом. Прежде он часто бывал сух, замкнут, неприступен, теперь же – они это чувствовали – папа будто гладил их по голове своими словами.
