"Разве это работа? От такой тьмы войска яваны разбегутся, как мыши по норам. Никто из этих бездельников и меча не обнажит. А баранов наших сожрали..."
Дед лишь качал головой. Он был очень стар, успел услышать первые слова сыновей своих внуков. Годы согнули его спину, помутили взор. Он едва помнил вчерашний день, но зато события, давным-давно канувшие в темную бездну времени, выплывали из глубин памяти, как наяву. Семь десятков лет назад, когда он был мальчишкой, здесь прошло войско яванов. Это были странные люди, чужие от пят до макушки, увенчанной у каждого волосяным гребнем. Это были сильные, смелые люди. Отец рассказал ему, что яваны шли на свою далекую родину, непобежденные в битве, а многие тысячи воинов шахрабов Мидии и Вавилонии, пытались перебить эту горстку чужеземцев. Пытались, но так и не смогли.
Разбегутся яваны, как мыши по норам? Едва ли.
Он поведал своим внукам эту историю, те призадумались. Спросили деда:
"Что же ты ничего не сказал об этом воинам великого шаха? Они самонадеянны, думают, враг слаб. А вдруг тот одолеет? И придет сюда, на нашу землю?"
Старик не ответил, лишь усмехнулся. К чему сеять слова попусту. Молчание – золото. Кто захочет понять – тот поймет. Тому же, кто смеется над врагом, речи ума не добавят.
С востока на запад, с севера на юг, докуда хватает остроты глаз, раскинулось море. Море трав. Оно дышит, живет. В глазах пестрит от многоцветья травяного ковра, словно исполинским мечом рассеченного надвое. Бурый шрам тянется через державу владык Парсы на сотни парасангов[38] с юго-востока на северо-запад. Царская дорога, древняя, как само время. Иные, услышав такое утверждение, скажут, что оно произнесено для красного словца, ведь дороге всего-то пара веков, она проложена во времена шахиншаха Дарайавауша, первого с таким именем. Знающие возразят на это, что волей великого шаха его трудолюбивые подданные лишь соединили, кое-где перемостив заново, древние пути владык Ассирии. Потому-то Царская дорога соединяет крупнейшие города державы парсов не по кратчайшему пути.
Так или иначе, но именно сын Виштаспы превратил дорогу в, поистине, одно из чудес света. Местами она замощена тесаным камнем, через каждые десять стадий стоят столбы, указывающие расстояния, а на развилках еще и направления обозначены. Путник знает, что пройдя очередные четыре парасанга, дневной пеший переход, он найдет стол и кров на специально обустроенном дворе. Царские гонцы получат здесь свежих лошадей. Уставшего немедленно сменит новый гонец, и послание продолжит свой путь без остановки, летя быстрее журавлей в отдаленные уголки державы. Но даже этого показалось мало шахам, и они повелели устроить на вершинах ближайших гор сигнальные посты, позволяющие передавать сообщения еще быстрее, с помощью костров в ночную пору и отполированных до зеркального блеска бронзовых щитов, отражающих солнечные лучи днем.
Тысячи купеческих караванов проходят Царской дорогой. Тяжелые кибитки, увлекаемые парой или четверкой степенно вышагивающих волов, неспешно катятся по равнинам Каппадокии, предгорьям Армении, безлюдной мидийской степи, плодородным низинам к востоку от Тигра.
Ветер гудит в ушах путников, приглушая все прочие звуки: низкий рев быков и верблюдов, ржание лошадей, окрики всадников, звон бубенцов, топот копыт.
Пряный запах трав дурманит, он способен свалить с ног. Скрипят большие, почти в рост человека, колеса, перекатываются через неровности дороги, заставляя вздрагивать серую войлочную крышу кибитки.
Царской почте требуются считанные дни, чтобы передать эстафетой письмо из Сард в Сузы. Купец совершает такое же путешествие за месяц или два, а войску требуется три месяца. В начале лета бесчисленные рати великого шахиншаха выступили из Вавилона на север и, пройдя до города Арбелы, на много дней встали лагерем в ожидании подхода дополнительных сил.
Последним к войску присоединился отряд, ведомый Бессом, правителем Бактрии. Этот человек, властвовавший над одной из самых отдаленных шахр державы, состоявший в родстве с Ахеменидами, повинуясь своему долгу шахраба, "младшего царя", привел две тысячи тяжеловооруженных всадников. Ядро их составляли сыновья знатнейших семейств Бактрии и Согдианы, бойцы поместной конницы. Каждый из них получил от владык Парсы на прокорм "надел коня" – землю с крестьянами, которые, не будучи рабами, платили всадникам оброк, обеспечивая их всем потребным для жизни. У тех же единственным занятием была воинская служба. Они должны приходить под знамена шаха по первому зову. С конем, при оружии, в доспехах и со всеми необходимыми припасами. Если сын такого воина выражал желание послужить шахиншаху, так же, как его отец – надел становился наследственным. Так создавалось сословие "благородных". Бактрийцы и согды славились, как отличные бойцы тяжелого конного строя. Этим они превосходили парсов, отдававших предпочтение луку, потому шахиншах всегда звал их с собой на любую войну.
Кроме них в отряде состояли три сотни юношей из народа доителей кобыл, обитавших в Великой степи, которую делят на части полноводные реки, Окс и Яксарт. Эти племена, саки и массагеты, считали себя независимыми от власти владык Парсы, но охотно участвовали в походах, привлекаемые жаждой наживы. Только позови их молодежь, мигом соберутся в лихие ватаги, знай, успевай следить, дабы не пограбили по дороге мирных землепашцев.
Завершив четвертый дневной переход от Арбел, войско встало лагерем на берегу реки Бумсла, возле селения, именуемого "Хлевом верблюда". Солнце клонилось к закату, ветер стих и весь лагерь заволокло дымами от костров.
Дров в степи взять негде. Их везут в обозе только для царского очага. Для большей части двора и самых знатных вельмож ужин готовят, используя кизяк. Хорошо высушенный, он легок, но занимает много места и потому не все могут его себе позволить. Простые пешие воины обходятся без костров, довольствуются припасенными лепешками, размачивая их водой или вином. Проще всего кочевникам, для них походные неудобства – сама жизнь. Сжевал кусок вяленного мяса, запил кумысом и спать.
Вчерашние землепашцы, согнанные под знамена великого шаха, с завистью втягивали ноздрями восхитительные ароматы, распространяющиеся от шатров знати, приговаривая: "Бедный человек ест пилав, богатый человек ест только пилав".
Воистину так. Ни один из бактрийских вельмож не доверит приготовления пилава рабу. Знатные воины не гнушаются сами его варить в походе – это благородное занятие. Потому-то сейчас им и занимался седобородый богатырь, самый старший из согдийских всадников, сидевших вокруг большого казана.
– Эй, Хоршед, а сливы где взял?
– Да там же, где и барана, в селении, у местных.
– Какой-то он у них тощий...
– Это да, хорошо бы пожирнее.
– Дома у себя зарежешь жирного барана, а здесь уж, какой есть. И так местные волками смотрят.
– Плетей давно не получали! Мы не крадем, а законно отнимаем! Воинам великого шаха позволено.
– Дома... – вздохнул один из воинов, – увидим ли еще дом? И чего нас потянуло сюда, за тридевять земель?
– Чего опять затосковал, Итаферн?
– Он все мечтает, что Вакшунварт отдаст за него дочь.
– Рокшанек дитя еще, – грозно посмотрел на товарищей седой.
– Ничего, – уверенно сказал Итаферн, – три года подожду. Отдаст. Если не сгину в чужих краях...
– Не скули.
– Таков долг азадана[39] – следовать за своим повелителем, – наставительно проговорил седой, – или ты страдаешь, что Пресветлый Михр не дал тебе родиться крестьянином?
– Да и чего по малолетней девке вздыхать, – заговорщическим тоном прошептал сосед Итаферна, – там, в этом самом Хлеву верблюжьем, я среди навоза такую паву видел. В самом соку, м-м-м, Ширен[40]!
– Ее так зовут, что ли? Ты уже и имя успел узнать?
– Титьки большие у нее?
– Как дыни!
– Дыни? Дыни я люблю, – мечтательно протянул еще один юнец.
– Ишь ты, любитель выискался! Да кто на твой хилый стручок позарится?
Несколько воинов рассмеялись. Любитель дынь набычился.
– Кто ее мнения спросит! Я мужчина, как захочу, так и будет!
– Я бы на твоем месте не заглядывался на селянок, – раздался от входа в шатер низкий голос, исполненный силы и уверенности.
Воины обернулись: там стоял человек чуть старше средних лет, темноволосый, бородатый, как и они, одетый в сходную одежду, широкие штаны с рубахой, расшитой цветами, мягкие сапоги и кожаную шапку. В ушах, как и у всех, серебряные серьги. Лишь узорчатые браслеты на запястьях и акинак в лакированных ножнах, с золотыми накладками, более дорогой, чем у остальных азаданов, говорили о том, что этот человек даже среди "благородных" возвышен властью. Должность его называлась – "шатапатиша", сотник, хотя он командовал куда большим отрядом.
– Уличенного в насилии оскопят, – сказал шатапатиша, – вы не дикие горные племена грабите, а находитесь на землях, где живут мирные землепашцы, верные подданные великого шаха, друга правды и справедливости, да продлит Ахура Мазда его дни. Закон здесь для всех един, будьте вы хоть трижды азаданами в Сугуде[41].
