– Не поверишь – тоже хотел от тебя избавляться. Грибочками ядовитыми угостить или волкам скормить.
– А теперь?
– А теперь нам нужно консумировать брак и садиться думать, как жить дальше. Только ты уж не обессудь, но кончать в тебя не стану. Рано нам пока детей заводить.
– Не хочешь, чтобы я тебе рожала?
– Ты дура? Нам вообще не об этом нужно думать. А прикидывать как выжить в этом филиале дурдома. Или ты полагаешь меня отморозком просто так считают? Я и сам уже не могу видеть эти бандитские рожи.
– Прости… – потупившись, ответила Марфа…
Дальше был быстрый секс и долгая, полная разговоров ночь. И «продолжение банкета», так как второй день свадьбы, конечно, оказался не настолько насыщенный и полон ритуальных компонентов как первый, но, тем не менее, пьянка по-черному продолжилась в полный рост. К счастью молодым достаточно было «демонстрировать флаг», то есть, присутствовать пусть даже и в чисто декоративном ключе.
Теперь же, сидя на мерине, Андрейка ждал верстания, прокручивал в голове их с Марфой разговор и думал, повезло ему или нет. Местные бабы покорные в целом. Так их воспитывают. А эта особа – плод XXI века. Причем явно интеллигентка. Такую тапком под лавку не загонишь. Вон – год пороли, а все равно – помышляла об отравлении. Мерзавка. Да и неизвестно, что ждало ее родственников, которые «вправляли ей мозг» и «ставили на место». Терпение у девчонки явно уже было на грани…
– Хозяин, – толкнул его в плечо Устинка, выводя из глубокой задумчивости.
– А?
– Тебя кликают.
Он кивнул. И чуть ударив мерина пятками, выдвинулся к высокой комиссии, что сидела на лавках, покрытых мехами за длинным столом. Холопы его отправились следом. Там же разместился и писарь, заполнявший десятню – большой журнал, фиксирующий кто с чем явился на службу.
– Андрейка сын Прохора, – произнес парень, спрыгнув с коня и обозначил поклон.
К нему вышел один из сотников.
Внимательно осмотрел его кольчугу с мисюркой. Саблю и лук. Щит с копьем. Сбрую конскую на обоих конях. Обоих холопов боевых и то, что на них было одето.
– Андрейка к службе готов, – наконец произнес он, обращаясь к комиссии. – Выехал конно и оружно, одвуконь с двумя кошевыми слугами.
– Это же боевые холопы!
– А где бронь на них? – повел он бровью. – Вот будет бронь – засчитаю боевыми холопами. А так – токмо слугами кошевыми могу признать.
Андрейка скрипнул зубами и кивнул, принимая и соглашаясь с решением сотника. Надо было самому раньше думать и узнавать, а не надеяться непонятно на что.
Сотник вернулся на лавку. Откуда поднялся окладчик и доложил всем, каким имуществом обладает парень. Что, дескать, выехал он с двадцати пяти четей земли, положенных ему на дожитие после смерти отца. Причем четей пустых, разоренных татарами. И что другого имущества у него нет.
– Ну что Андрейка, – произнес воевода, сидя. – Признаю тебя годным к службе.
Писарь тут же заскрипел пером, делая запись в десятню.
Когда же он закончил, то с места встал представитель разрядного приказа, поздравил его и поведал, что ему выделяют все сто четей отцовского поместья и кладут оклад в 4 рубля [77].
На лице Андрейки не дрогнул ни один мускул. После того разговора с дедом он о многом думал и многое переосмыслил. Поэтому ожидал, что воевода ведет какую-то свою игру. И если бы действительно хотел передать ему поместье покойного Петра с тремя дюжинами крестьян, то сообщил бы о том прилюдно. Да и, если честно, он не мог ничего подобного обещать. Не в его полномочиях.
– Ничего не хочешь нам сказать? – с хитрым прищуром, поинтересовался Григорий Иванович Темкин-Ростовский первый воевода Тулы.
– Служу царю! – гаркнул парень, приложив раскрытую ладонь правой руки к левой стороне груди. И не глубоко, но явно поклонился, не сгибая спины. По-японски. И все также, не выражая никакого раздражения или недовольства на лице.
– Добре. Это я и хотел от тебя услышать. Ступай.
Парень кивнул комиссии и вскочив в седло неспешно поехал на обозначенное ему место в этом смотре. Устинка и Егорка с самым угрюмым видом последовали за ним. Вот они-то были подавлены и раздавлены совершенно.
А вслед этой процессии смотрели цепкие, внимательные взгляды. Включая одного, совершенно незнакомого Андрейке мужчины, что сидел в достаточно богатой одежде рядом с воеводой. Тот не сводил с него взгляда с самого того момента, как парня вызвали. Да и ранее посматривал. Отчего нашему герою становилось не по себе…
Эпилог
1553 год, 5 июня, Поместье Андрея на реке Шат
Андрейка стоял на носу одной из трех больших лодок, на которых вся его шайка-лейка подходила к берегу, откуда наблюдалось пепелище старого отцовского дома. Там уже сидело три волка. Молчаливо. Они наблюдали за его приближением, чуть заметно помахивая хвостами, явно демонстрируя, что узнали и рады.
Он смотрел на них.
Улыбался.
Но мысли и тревоги его были там – в Туле.
Потому что, уезжая, он отвел Агафона в сторонку и пошептался с ним.
– По осени я привезу много светильного масла. Будь готов.
– Буду, – серьезно произнес тот, прекрасно понимая, какая выгода ему открывается в свете текущих событий.
– И, возможно, кое-что еще.
– То, что я думаю?
– Постарайся, чтобы осенью тут был твой зять и при нем были деньги. Причем никто бы о цели его визита и количестве средств не знал. Ты ведь не хочешь, чтобы нас снова обокрали? Деньги любят тишину.
– Понимаю, – улыбнулся купец.
– Мне осенью понадобится зерно, горох, сало соленое и жир топленый, лук с чесноком, соленые огурцы, соль и зимняя одежда. Хорошая зимняя одежда. Ты ведь знаешь, сколько у меня людей?
– Конечно.
– И железо. Илья поехал со мной. Его нужно делом занять.
– Понял тебя, – кивнул тебя Агафон.
– И помни – будь ОЧЕНЬ осторожен. За каждым твоим шагом наблюдают. Как и за моим. Чуть оступимся – снова обворуют. А то и прибьют…
Понял ли все Агафон или нет – не ясно. Но попытаться он должен был. Во всяком случае иного пути у него не было…
* * *
Царь и Великий князь Иван свет Васильевич сидел на красивом резном стуле, заменяющий ему в этом небольшой комнате трон. И внимательно смотрел на этих двоих, только что завершивших отчитываться о поездке в Тулу. Один, что выглядел сильно богаче и влиятельнее, щеголяя в княжеском достоинстве, рассказывал об общей проверке. А поместных дворянин московской службы, об Андрейке и всем, что с ним связано.
Кроме них в помещении не было более никого. Разве что писарь скорописью фиксировал каждое их слово. Слишком были высоки опасения Государя и его подозрения на очередной виток заговора, направленного на возведение на престол его двоюродного брата – Владимира Старицкого.
Пауза затягивалась.
Наконец царь, чуть пожевав губы, тихо повторил слова песни, словно пробуя их на вкус. Той самой, что Андрейка пел по пьяни. Все в округе ведь ее слышали и в целом запомнили. А человек царя утром по свежим воспоминаниям прошелся, опросил зевак и записал слова.
Понятное дело, что записал он ни первую, ни вторую песню. Просто потому, что парня слегка несло и слова невразумительных композиций на современном для XX–XXI веков русском языке местные банально не понимали. Для них это все выглядило чем-то вроде пьяной буровины. Но потом, собутыльники возмутились, что подпевать не могут. И попросили парня петь уже что-то понятное и для них тоже. Он задумался, и чуть поскрипев мозгами выдал им переводную адаптацию знаменитой песни «Ойся ты ойся»:
На холме стоят туляк
Он Богу молился
За царя и за народ
Низко поклонился…
