– Галицкое княжество идет по северным отрогам всего горного кряжа, что вдоль реки идет. На востоке до Боровской слободы и Трехизбянского городка донских казаков, от Славянска где-то восемьдесят верст. На севере по Донцу до самой лавры Святогорской. На запад уже по Торцу граница владений идет в «Диком поле» еще верст на сорок от нас. Да на юг владения пойдут до самого Бахмута, где донская сторожа и солеварни – от Славянска это с сорок верст будет. И еще верст тридцать на полдень от него, как раз кряжи и окончатся.
Да, бахмутский атаман Фролов со мною в походе был, когда тебя с караваном от татар отбили. Заедино мы с казаками здешними, они мою руку приняли и порешили вместе в делах быть.
Боярин Волынский задумался, причем серьезно, уткнувшись взглядом в столешницу, взяв в руки кусок железной руды.
Юрий решил пустить в ход информацию, что ему поведали как в лавре, так и несчастная супруга боярина. Зловещие сведения – если они Ивана Петровича не заставят задуматься, то дальнейший разговор бесполезен. И опасен станет боярин – ибо нет на него надежды.
– Мы чужие в Московии, боярин. Совсем чужие. Род Волынских Щепа почти угас, Вороно-Волынские еще сто лет назад вымерли. Те Волынские, что на Белгородчине и Рязанщине сейчас в нищете и захудалости живут, долго не протянут. Да и московские рода потихоньку угасают – не дает Бог им деток, видимо в наказание, что Волынь покинули.
Также как князья Острожские в Польше – сорок лет назад их горделивый княжеский род пресекся. Только я один остался из прямого потомства короля Даниила Романовича! Пора настала нам прежнее княжество возрождать. Я так помыслил, боярин. Если есть одна Галиция на западе, то почему бы не быть другой, но уже на востоке, православной и вольной. Смотри, что от предков наших осталось!
Юрий достал из шкафчика золотой обруч с чубчиками, украшенный драгоценными каменьями. Алмазы и рубины сверкнули в лучах солнца, когда Галицкий положил реликвию на стол. Выглядело все крайне внушительно для любого посвященного в тайну.
– Вот королевский венец князя Даниила Романовича, как сказано «короля Галиции и Людомерии». Эта надпись такая же на латыни вот на этом кресте, что от него в наследстве у меня.
Юрий достал из-под ворота рубашки рубиновый крест, снял его с шеи и положил рядом с короной. Затем достал золотой перстень и круглый серебряный печатный столбец:
– А это печати княжеские, такие как на грамотах, что ты смотрел. Вот все мое наследие дедич и отчич!
Иван Петрович принялся рассматривать реликвии, внимательно и почтительно, не притрагиваясь руками. И поднял голову, в глазах блестели слезы. Глухо произнес:
– Не знал про то, князь Юрий Львович! Не ведал ни сном, ни духом. И что делать – я ведь три деревеньки в Поместном приказе получил недавно. Пожгла их татарва…
– А потому ты перед царем чист! Чтобы восстановить порушенное, тебе придется христарадничать у богатых родственников в Москве, и не факт что они тебе хоть немного денег дадут. Ведь вы для них «худородные», с которыми знаться невместно.
Возвращаться к пепелищу, тем более не родимому, чтобы там жена твоя любимая с дочерью страдали от воспоминаний тягостных, не стоит. Да и людишки твои здесь остаются – никто не пожелал возвращаться. Говорят, боярин наш добрый и справедливый, но, поди другого помещика поставят – то взвоют все разом!
От слов Юрия Иван Петрович согнулся, будто фразы превратились в тяжелые камни и легли ему на плечи, придавив тяжкой ношей. А Галицкий продолжал гнуть свою линию:
– Не идет народ, освобожденный из крымской неволи обратно за Северский Донец. Не желает терять обретенную здесь вольность. Хотя некоторые уходят, но лишь для того, чтобы забрать семьи и родных, и потом бежать всем вместе сюда. Каждый день беглецы Донец переходят, редко по одному, чаще до десятка числом и более. А иногда и толпами – и не бояться оказаться на краю «Дикого поля». Видимо, дома жизнь горькой стала.
– Сыск беглых у тебя вскоре начнут, княже. Дьяков отправят и по всем селениям пройдут.
– Пустое, – усмехнулся Юрий. – В Галиции беглых селить не буду. Всех отправлю на волынские земли, что между реками Кальмиусом и Миусом зажаты. Татары шалят частенько, не то, что дьяки с отрядом, войско целое пропадет одним махом, сгинет без следов.
И там городки казачьи стоят – запорожские и донские – а с них беглых не выдадут. А у меня все чисто будет, не подкопается Приказ Малой Руси. Или беглецы из украинских земель, что под ляхами, или освобожденный татарский полон. Большая дурость ставить в известность о своих планах Москву – все делать нужно в тайне.
– Хорошо, княже! Приму твою волю и присягу дам! Но и государю Федору Алексеевичу о том отпишу!
После долгой и мучительной паузы боярин Волынский встал и перекрестился на икону. Поклонился в пояс Юрию и еще раз перекрестился. И наклонившись, поцеловал рубиновый крест.
– Не стоит, Иван Петрович. В Московском царстве князья царю челом бьют и подписывают грамоты как холопы. Если ты об отказе напишешь, пусть трижды прав будешь – в железо забьют как вора и изменника. Таковы порядки, когда даже дворянин не сможет «съехать» по собственной воле, – Юрий скривил губы – даже недолгое пребывание в Москве оставило очень плохое мнение о царивших там безобразиях.
– Рабство начинается сплошное – и снизу, и сверху, сильные угнетают слабых. Потому ты просто не вернешься из крымской неволи, как один из многих тысяч невольников, что либо сгинули в степи или рабстве у магометан, либо осели на казачьих землях. Только и всего!
– Но у меня родичи на белгородской черте живут, княже! Как я им иначе дам знать, что жив?
– Весточку пошлем, сам все отпишешь. У меня людишки за Донец ходят, с караванами соляными, да и так… Сам понимаешь, нужно знать, что царские дьяки и воеводы затеять могут. Соглядатаи нужны там. Да и я не сомневаюсь, что приказные чины будут сюда отправлять своих доносчиков – надеюсь, что выловим их всех понемногу.
– Дай то Бог, княже. Но как мне жить под рукой твоей, если тут все вокруг вольные, даже людишки мои бывшие?
– Жалование у тебя будет шесть рублей каждый месяц. Понимаю, что мало, но казна княжеская не наполнена толком. Пока еще добычу распродадим – тут не надо торопиться, сами себе цену собьем в одночасье. Плюс твои два «боевых холопа» получать будут по рублю каждый месяц. Таково только жалование – оружие и одежду получишь в достатке, так и лошадей. Корм от казны пойдет, как и жилье.
– А людишки мои? Неужели меня все оставили в беде этакой, княже? И что тогда мне делать?
– Зиму здесь проведут, работники зело нужны. А по весне с обозом на юг тронетесь, в верховья реки Кальмиус – там раньше запорожский курень был. Оттуда волок на речку Волчью, а потом на Самару и на Днепр. «Чайки» по Кальмиусу спускались – в устье еще запорожские городки стоят. Там паланка войска – самая обширная и совсем малолюдная. Сейчас казакам в набеги ходить трудно – на Днепре цепи протянули через реку в крепости Казы-Кермене. А на Азовском море турецкие галеры с весны казачьи струги поджидают, а там их и топят. Хотя бывает «чайки» прорываются и через пролив Керченский в Черное море уходят.
Юрий остановился, пожал плечами – не нравилось ему отправлять в столь опасный край более двухсот православных невольников и три сотни беглых, но делать нечего – место будущего города Донецка там очень удобное, и, главное – позволит закрепить будущую новую Волынь…
Глава 13
– Объехал все селения по Донцу, ровно полтора десятка. Думал, что кочевряжиться будут, но нет, охотно со мной урядились и присягу дали, крест целовали все. Сейчас там тысячи три народа живет всякого, на беглых почти нет, на кряж уходят, а потом на юг их спроваживают.
Юрий устало вздохнул – октябрь выпал хлопотным сверх всякой меры. Объехал все владения – народ воодушевился богатой добычей и победами над татарами, а потому присягал новоявленному князю охотно. Вот только проведенная инспекция его не сильно обрадовала, хотя и не огорчила. С одной стороны хорошо, что почти вся северная половина Донецкой области оказалась под контролем, даже по куску от Харьковской и Луганской, вот только богатейший край был практически не населен.
