Ознакомительная версия.
Кстати, именно в Омске вскрылась еще одна пакость, учиненная Яковлевым, – тот отменил выпуск бомберов «Ту-2», хотя все уже было готово к тому, и приказал переналадить цеха на строительство «Яков».
Так что и подлости человеческой навидался, и будничного героизма с энтузиазмом.
Рабочие впахивали, инженеры, бывало, в голодные обмороки падали, прямо за кульманом, и чем им было помочь, Быков не ведал.
Разве что снизить обороты бешеной гонки, выжимавшей все соки, когда только и слышишь: «Давай! Давай! Больше! Еще больше! Любой ценой!»
Труднее всего оказалось убедить Сталина в верности старой ленинской присказки: «Лучше меньше, да лучше».
Тысяча хороших самолетов всегда ценней двух тысяч плохих.
Вождь ворчал, морщился, но согласился-таки с доводами «Василия».
Видать, зауважал-таки младшенького, знал, что не зазря тот Героя получил.
Вообще, Иосиф Виссарионович малость изменился.
Нет, характер как был жестким, так и остался.
Но вступил в силу не бытовавший ранее фактор: к отцу вернулся старший сын, а младший повзрослел и возмужал, совсем другим человеком стал…
Сталин, великий одиночка, впервые смог на кого-то положиться, кому-то довериться… Опереться.
…Быков потянулся и осторожно встал. Галя еще спала.
Григорий на цыпочках прошел на кухню, поставил греться чайник.
Умылся, побрился, оделся. Приготовил незамысловатую еду – намазал хлеб маслом да приложил сверху пластик брынзы (купил по случаю на базаре). И умял с чаем.
Полазал по буфету и прочим сусекам, понял, что оставляет «семеечку» без припасов, и решил сходить в коммерческий – «вкусненького» прикупить, благо, денежки водились.
А то сегодня вечером кончается его «инспекция», пора ему на фронт, а малышню чем кормить?
Вернувшись с полной торбой, Быков застал дома одних детей.
– А мама где? – спросил он, вытаскивая булки, колбасу и прочие радости желудка.
– А мама в магазин посла! – доложил Саша.
Надя важно кивнула: подтверждаю, мол.
– Ага, – озадачился Григорий. – Ладно, подождем. Чай будете?
– Будем!
Ни через десять, ни через двадцать минут Галина не появилась, и Быков поневоле стал беспокоиться.
И тут зазвонил телефон.
Поспешно пройдя в прихожую, Григорий подхватил трубку телефона.
– Алло?
– Василий Иосифович? – послышался веселый голос.
– Слушаю.
– Слушай, слушай! – глумливо сказал весельчак. – Твоя Галя у нас. Понял? Хочешь, чтобы она осталась жива и здорова – приезжай. Обменяем, хо-хо… Только чтобы никаких звонков и прочих сюрпризов, понял? Узнаем если – хана твоей девке! Запоминай адрес!
Крепко сцепив зубы, Быков выслушал, куда его заманивают, и процедил:
– Ждите.
Положив трубку, он подумал секунду и позвонил Джугашвили.
– Яша?
– Я. Что-то случилось?
– Присмотри за детьми, ладно? Саша тебе откроет.
– Что произошло?
– Потом. Извини!
Нажав на рычажок, Григорий выдохнул.
– Сашенька, иди сюда.
Присев на корточки, Быков поставил мальчика перед собой и сказал:
– Я должен уйти за мамой. Сейчас придет дядя Яша, впустишь его. Хорошо?
– Холосо! – кивнул «Александр Васильевич».
– Только больше никому не открывай! Понял?
– Ага!
Потрепав Сашу по голове, Григорий проверил «Астру» и покинул квартиру.
Спустившись в метро, он доехал до станции «Завод имени Сталина», где и вышел.
Пролетарский район столицы. Окраина.
Оставляя в стороне многоэтажки Амовского поселка, Быков добрался до улицы с идиотским названием Ленинская слобода.
Это где-то здесь…
Вон бывшая столовая Бари, где ныне расположился театр клуба «Пролетарская кузница», а напротив…
Ага! Тот самый «Опель», что висел у него на хвосте, когда впервые приехал в эту Москву. Или он ошибается?
Но адрес-то верный! Тот самый, что продиктовал ему «весельчак», надо полагать, пьяненький. Или уже похмелившийся.
Внимательно осмотрев улицу и окна, выходившие на Ленинскую слободу, Быков скрылся в переулке и отодвинул доску в высоком заборе – надо было осмотреть все подходы к дому.
Двор был завален всяким ломьем, будто здесь контора «Вторсырья» прописалась.
Ага… А вот и «аварийный выход» – арка в мрачном кирпичном доме, темном, словно сажей присыпанном.
У арки дежурил скучающий хлыщ. Наверняка не местный пролетарий – карман у него здорово оттопыривался. Та-ак…
Дом, в который пригласили Григория, был двухэтажный, дореволюционной постройки – добротный и красивый.
Окна, выходившие во двор, заперты железными ставнями, а то и вовсе досками заколочены.
Черный ход стоял открытым, дверь, снятая с петель, была аккуратно прислонена к стене.
Расстегнув кобуру, Быков достал верную «Астру» и накрутил на нее глушитель. Так-то лучше…
Охранника под аркой он трогать не стал, за ним могли следить из дома.
Хоронясь под стеной, Григорий добрался до черного хода и проник в дом.
В подъезде пахло мочой и кошками.
Двери по всему первому этажу были железными, закрытыми на засов и со здоровенными амбарными замками.
Быков осторожно поднялся на второй этаж.
Правая половина выгорела от пожара, там все было завалено обугленными балками и стропилами, в прорехи виднелось небо.
Зато слева тянулась анфилада комнат с ободранными обоями и рассохшимся полом. Высокий сводчатый потолок кое-где обвалился, светясь дранкой.
Стараясь ступать по краю, Быков одолел первую комнату.
Спиной к нему, за письменным столом, изрезанным ножом, сидел небритый бомжеватый товарищ и хлебал из горлышка пиво «Жигулевское».
На загаженной столешнице перед ним лежал автомат ППС и стоял новенький телефон. Наскоро проброшенный провод уходил в окно.
Смачно крякнув, небритый оторвался от бутылки и стал стучать по краю стола иссохшей воблой.
– Тихо, я кому сказал! – прикрикнули на него из соседней комнаты.
– Щас! – ответил бомжик и пожаловался: – Деревянная совсем!
«Весельчак!» – узнал голос Быков.
Бомжик снова ударил по столу, и резкий звук совершенно смазал выхлоп глушителя.
«Весельчак» дернулся и упал лицом в стол.
Готов.
Повесив на грудь автомат, Григорий прошел во вторую комнату.
Здесь было людно, но у Быкова сразу отлегло от сердца – Галя тоже находилась здесь. Живая и невредимая.
Девушка сидела, привязанная к стулу, с кляпом во рту и с завязанными глазами.
На подоконнике устроился, качая ногой, парень лет тридцати, в засмальцованной гимнастерке, в галифе с пузырями на коленях и грязных сапогах. «Чмошник…»
А на драном кресле у стены сидел «Шеф» – лысый, круглоголовый, еще не толстый, а, скорее, не в меру упитанный.
Хрущев.
Ознакомительная версия.
