— Кипятку спроворь, что ли. Лентяйка все ж ты, Дашка. Белоручка. Кто тебя такую распустену замуж возьмет? — опомнилась Нянюра.
— Да-да. Чаю бы хорошо. И прошу тебя, Дашенька, на нас за день рождения не сердиться, — тетя Лида вымученно улыбнулась. — Ты ведь уже взрослая девушка. Понимаешь… все не так, как прежде. И мы все не такие.
Пока Нянюра с тетей Лидой спешно и как-то небрежно собирали стол, слишком яростно спорили из-за каких-то галет и морковной запеканки, Даша возилась с чайником и пыталась вспомнить про «как прежде».
Вспоминался почему-то все больше Саша, отчего щипало в носу и влажнели глаза, но плакать было нельзя, а значит, щипало еще сильнее. Вспоминалась дача в Судаке. И высоченная калитка, ведущая прямо на пляж. Скрипучая-прескрипучая, с огромным амбарным замком, ключ от которого дядя Миша держал всегда при себе, чтобы дети не убежали к морю одни, без взрослых. Но взрослые — любители после поздних ночных посиделок долго поспать, поэтому всегда можно было вскочить на рассвете и еще до завтрака тайком сбегать к морю.
Перебираться через калитку — сплошное удовольствие. Сперва Саша подсаживал Митю-маленького. Тот ловко, будто обезьянка, карабкался до самого верха, там на минуточку боялся, а потом, не выдержав Дашиных насмешек, быстро скатывался вниз и уже из-за калитки начинал дразниться и швыряться галькой. Потом наступала Дашина очередь, и она представляла себя отважным юнгой, который лезет на самую высокую мачту, чтобы оттуда увидеть гавань и закричать: «Земля! Земля! Капитан, слева по фарватеру земля!» На самом деле слева по фарватеру находилось как раз море, но кричать с грот-мачты «море» было бы в корне неверно. «Дашута! Тихо! Родителей разбудишь! Застукают… и сиди потом из-за вас в четырех стенах», — ругался Саша. Если бы родители застали его за потаканием младшим, влетело бы ему по самое первое число. Саша перемахивал через калитку, и они втроем мчались мимо откоса, мимо уродливой стены из серых шершавых камней и влетали в холодную прозрачную волну с таким визгом, что редкие утренние купальщики вздрагивали и озирались в поисках как минимум ватаги разбойников, отряда индейцев и пиратской абордажной команды одновременно. Трое детей ну никак не могли издавать такое количество ужасающих звуков.
Малость подсушив одежду, возвращались к завтраку. Осторожно, на цыпочках пробирались на второй этаж. Лестница визжала и жаловалась — предательница. Совсем другое дело — веревочный трап. Но трапа в доме не имелось, поэтому на третью, четвертую и шестую ступени полагалось не наступать. Вместо седьмой ступеньки была деревянная широкая площадка с медным звонким рукомойником у стены. От площадки лестница раздваивалась. Налево вверх — детская мальчиков. Направо — спальная комната и Дашина уютнейшая мансарда со скошенной крышей, где после отбоя дети по секрету собирались, шепотом рассказывали друг другу страшилки и играли в отважных морских путешественников. Когда в мокрые дождливые ночи по крыше тарабанили капли, Даша воображала, что это морзянка, а она единственная, кто может принять важное сообщение и помчаться на спасение терпящего крушение судна. «Тихо! Слышите… Трансатлантический лайнер налетел кормой на айсберг. Срочно меняем курс. Право руля. Полный ход».
В последний раз Чадовы отдыхали в Крыму в 16‑м. Снимали все ту же большую, купеческую дачу возле крепости. А Даша уже стеснялась перелезать через пляжную калитку — да к чему, если никто давно уже не прятал от нее ключ? И злилась, когда Кука Блинов, тощий и неприятно прыщавый мальчик, младше Даши на целых полгода и оттого еще больше противный, таскался за ней следом и, думая, что никто не видит, пялился на Дашину шею в треугольном вырезе ситцевого платья.
Саша, приехавший прямо из лагерей в недельный отпуск, уже втихаря курил, бахвалился скорым переводом на фронт и вовсю ухлестывал за полькой из Вильны — кажется, ее звали Брониславой. Была она свежая, румяная, как матрешка, отлично играла в лаун-теннис и все время хохотала, как будто ее щекотало изнутри. Еще полька Бронислава перетягивала и без того тонюсенькую талию шелковым темно-синим поясом. Даша про себя называла ее шпулькой и всякий раз, когда Саша со своей полькой появлялись в саду, демонстративно фыркала и поднималась к себе. Из-за той польки-шпульки Даша старшего кузена почти не видела, невозможно скучала и от скуки ссорилась с Митей-маленьким, увлекшимся вдруг астрономией, отчего ни на кого, кроме своей Луны и Плеяд, внимания не обращавшим.
Назло кузенам, польке и Куке Блинову Даша решила хорошенько влюбиться. Но из-за войны Судак тем летом оказался почти безлюдным. Все прежние знакомцы либо были на войне, либо служили в госпиталях и тыловых частях, а до коктебельской Волошинской дачи, где оставалась еще кое-какая интересная публика, пешком не находишься.
Кажется, кроме Саши, скучали все.
Скучала тетя Лида, привыкшая к шумным крымским вечерам, где она царила за роялем и гостеприимно кормила «чадовской» сытной окрошкой вечно голодную литературную молодежь. Скучала Нянюра и от безделья целых два раза съездила к своей старшей сестре — келарше Топловского монастыря, что располагался здесь же поблизости. Привезла просвирок и корзину антоновки.
Скучал дядя Миша, с утра выбирался в горы, охотился там на тарантулов, скорпионов и сколопендр, приносил их в дом и, несмотря на ор Нянюры, выпускал на обеденный стол, кажется, немало забавляясь нянькиным ужасом и отчетливым, брезгливым страхом жены.
Однажды дядя Миша вернулся с утренней прогулки не один. Посмеиваясь и вытирая потный лоб рукавом, он волок за собой странного человека неопределенного возраста в широких турецких штанах, украинской вышиванке и тюбетейке, подвязанной под подбородком бельевой тесьмой.
— Погляди, Лидуся, что за чудесного Тарзана я нашел в горах! Прошу любить и жаловать. Евгений Бессонов. Представляешь… Голыми руками ловил вот такущих скорпионов в камнях… Как ты думаешь зачем? Не поверишь… Чтобы отлить точную копию в металле из особого им же составленного сплава… Левша, да и только. Голубчик, да зачем же вам настоящий скорпион! Купите себе энциклопедию, хоть того же Якобсона, и вперед! Творите! Дуся, считай, я его спас от верной смерти, и теперь, что твои китайцы, я его же вечный должник. Тарзан, он же Левша, отважен как барс, застенчив как газель и голоден как волк… Надо его, Дуся, накормить. Да вы не тушуйтесь, голубчик. У нас тут все запросто… Но все же умойтесь. Рукомойник наверху.
— Прошу к столу, — поморщившись, кивнула тетя Лида. Нежданных гостей она не жаловала.
— Натащут… Напрут всяких, ложек не напасешься, — бурчала Нянюра, выставляя на стол лишнюю тарелку, однако под укоризненным взглядом дяди Миши замолчала.
