знатная! Но все-таки Исаков не врал, объясняя, что грохоту да дыму много, но поражающий эффект слаб.
Так и хотелось написать, что полицейский отделался легким испугом, но, увы, испуг получился совсем не легким – до обморока и испорченного мундира. Если кто-то не верит – попробуйте наступить на петарду за полсекунды до взрыва. Красивая форма в одном месте подгорела, а в другом… э-э… как бы это лучше сказать… В общем, слегка подмокла.
Кажется, разозлившиеся полицейские собирались арестовать всех возмутителей спокойствия, а я начал препираться (с моим знанием французского это весьма непросто!). Скорее всего, ночевать бы пришлось в кутузке, но ситуацию спас Мосеев. Отведя меня в сторону, смущенно сказал:
– Олег Васильевич, ты бы дал парням на лапу.
– Много? – мрачно поинтересовался я, пересчитывая ажанов. Семь рыл… И на улице еще сколько-то… А я, между прочем, принципиальный противник коррупции. Но в камеру не хотелось.
– Да хотя бы сотню франков, – сообщил Глебыч, но, увидев мое перекошенное лицо, торопливо пояснил. – Сотню на всех. Им все равно нас отпускать придется, а так парни завтра в кабак зайдут, выпьют. По стаканчику хватит.
Эх, гулять, так гулять! Тихонько, чтобы никто не видел, вытащил из бумажника три сотни и передал Мосееву.
– Две сотни ажанам, а еще сотню пострадавшему.
Французы чего-то мялись, еще на что-то напрашиваясь, но тут уж сообразил Александр Петрович – главный виновник происходящего. Наверное, стоило его отдать полицейским, принести, так сказать, в жертву… Но жалко, он же как лучше хотел. Исаков, метнувшись в свою конуру, притащил оттуда бутылку водку и вручил полицейским, и те, весьма довольные, удалились. И чего они? Им тут едва-едва по глоточку выйдет.
Дождавшись отъезда стражей порядка, спросил у Мосеева:
– И почему остались?
– Случайно все вышло, – признался тот. – Мы собирались уйти, но у нас с собой бутылка была. Ну, увлеклись малость.
Правильно, если и увлеклась охрана, то самую малость. Попахивало от «легионеров», но не более. Народ запереглядывался, а я понял, что все хотят продолжения банкета.
Вот теперь уже Исаков отвел меня в сторону и шепотом попросил:
– Иваныч… тьфу ты, Олег Васильевич, у меня еще пара бутылок есть, давай… И закуску я щас соображу. Луковка есть, кусок сала. А, еще селедка. Хлеба нет, но обойдемся.
Да сколько же он пузырей-то привез?
По уму – надо было отправить охрану нести службу дальше, но у меня не хватило твердости. Будь здесь мои чекисты – хрен бы им, а не праздник, а тут уже перебор. К тому же, мужики (ох, как же я ненавижу это слово) нас только что спасли. Посему, приказав Петровичу и «легионерам» убрать невзорвавшиеся «фугасы» (женщины вернутся из ресторана, мало ли что), разрешил народу «добрать» до кондиции, плюнув на все уставные формальности.
Пока Исаков снимал «минное поле», а двое довольных «французов» накрывали на стол в комнатке у Петровича, я сподобился переговорить со старшим смены. Увы, ничего интересного он не сказал. Да, собрались уходить, но задержались. Желания умирать за торгпредство не было, думали, успеют смыться. А он выходил отлить, услышал, что неподалеку остановилась машина или две. Был бы трезвым, то смылся бы, а так… Сказал мужикам, вытащили револьверы и стали палить в воздух. И тут опять шум моторов, злоумышленники уехали.
Ветераны императорской армии отмечали Новый год, а я, старый перестраховщик, уселся на площадке с уже остывшим кофейником. И ружья, кстати, так и остались лежать рядом. Вон, из комнатки Петровича уже раздаются повеселевшие голоса. Сейчас начнутся армейские воспоминания, потом петь примутся.
И тут раздался шум открывающейся двери… Я ругнулся – пятеро дураков, оставили дверь открытой, схватил ружье.
Отбой тревоги. В фойе вошла дочь графа Комаровского. Разумеется, все мои пьяницы тут же выскочили. Слава богу, что не наставили на Наташку револьверы.
С удивительным хладнокровием, словно блоковская незнакомка, пройдя меж пьяными, дыша духами и туманами, самая прекрасная женщина поднялась по лестнице, улыбнулась мне.
– Володя, можно тебя на минуточку?
Что-то она слишком спокойна… Но я покорно подчинился. Взяв меня за руку, Наташа повела вглубь коридора. Отойдя на несколько шагов, Наталья Андреевна развернулась и от всей души, а я бы даже сказал со всей дури, залепила мне такую пощечину, что мне показалось – в голове фугас Петровича разорвался. А когда я слегка прочухался, проморгался, прилетела пощечина по второй щеке. Такая звонкая, что стекла затряслись, а пьяная компашка с перепуга притихла. Упасть-то я не упал, но затылком в стенку врезался. И даже сознание не потерял, потому что перехватил руку Наташи, собиравшейся треснуть меня еще раз.
– Наташка, убьешь ведь…
– Да и… – добавила она непечатное слово неуместное в устах графини, – с тобой!
– Убьешь отца своего будущего ребенка?
Наталья отпустила руку. С удивлением посмотрела на меня.
– Как догадался?
А я ведь только пошутить хотел! Вообще-то взрослый мальчик, пора бы догадываться, что от некоторых утех могут появиться дети. Но все равно, неожиданно.
– Сердце подсказало, – соврал я, обнимая Наталью. – Завтра же пойдем в мэрию или куда здесь ходят, зарегистрируем брак.
– Пойдем, – вздохнула она. – Только дай-ка я вначале тебе еще разочек врежу…
И что тут скажешь? Если беременная женщина хочет, придется выполнять капризы.
Я отстранился, опустил руки по швам, зажмурился. Так вот стоял и ждал. Устав ждать, приоткрыл один глаз и недовольно спросил:
– Так ты бить-то будешь или что?
Ну вот… пойми этих женщин. Наташка уткнулась в меня и зарыдала.
– Дурак ты, Вовка, и сволочь. И как за такого замуж выходить?
– Ну и ладно, – усмехнулся я, прижимая к себе невесту. – Не пойдешь, так и не надо. Я тогда фальшивую справку составлю, что мы муж и жена. И печать торгпредства шлепну. Не гербовая, но хрен с ней, на первое время сойдет. Потом попрошу Калинина – он собственноручно бумагу с печатью выправит.
Я же говорю: пойми этих женщин. Инопланетяне. От слез Наталья перешла к смеху.
– И зачем?
– Вне брака рожают только падшие женщины, – важно заявил я. – А разве я могу допустить, чтобы
