На парусах, под вёслами, а кое-где — и под конной тягой или бурлаками стремились в Нижний. И коней искать не приходилось. Башкиры, которые разводили коней табунами, быстро смекнули, что деньги сами в руки идут. Они ставили в упряжку до десятка лошадей с длинным канатом и с безразличным видом стояли на берегу. Идти на веслах ежедневно — труд адский, к тому же лошади тянули быстрее. А башкиры каждый десяток вёрст лошадей меняли на новых, и получалось выгодно всем.
Вот на такое судно и попал Никита. За время плавания он пропах рыбой до костей. Первые три дня запах копчёной рыбы вызывал желание поесть её. Потом он привык, но ещё долго после поездки смотреть на рыбу не мог — переел. Ведь владелец судна, купец, кормил команду рыбой — утром и вечером. Зачем покупать мясо, когда в трюме рыбы полно?
В Нижнем, на Желтоводной ярмарке, известной не только на Руси, но и за её пределами, Никита пересел на другое судно — уже с тканями, шедшее до Москвы.
Из порта он сразу направился в хоромы князя, желая узнать, что за необходимость позвала его в столицу? Однако князь был в Кремле, и Никита, оставив в своей комнате вещи, направился в лекарню.
Его помощник Иван встретил Никиту восторженно:
— Ну наконец-то! Болящие истомились, ждать устали.
Однако Иван ни о какой тревоге не слышал.
Никита отправился к отцу Иосифу, в храм Успения Пресвятой Богородицы.
Священник вёл службу и, увидев Никиту, едва не поперхнулся на слове. Но службу довёл до конца, отпустил прихожан и махнул лекарю рукой, призывая.
— Здравствуй, Никита! Это с моей подачи патриарх письмо в Астрахань отправил.
— И тебе доброго здоровья, отец Иосиф! А в чём нужда?
— Опоздал ты. У государя дщерь заболела.
— Пока письмо шло, пока я добрался… Торопился, как мог, не медлил.
— Верно. Только царевна преставилась третьего дня.
Никиту как холодной водой окатили. Видно, государь вспомнил о нём в трудный для семьи час, а его в Москве не оказалось. Пока нашли, куда он делся, да пока письмо отписали… Да небось ещё время потеряли, на англичанина Самюэля надеясь. Но нехорошо получилось. Вины своей Никита не чувствовал: был бы он в первопрестольной — сделал бы всё, что мог. Но всё равно на душе стало нехорошо.
Иосиф, видя его состояние, участливо спросил:
— Ты в лице переменился — тебе плохо?
— Не я в смерти дочери царской виноват, а на душе нехорошо.
— Господь так распорядился, ты ни при чём. И потому не мучай себя, не изводи. Ей там сейчас хорошо.
— Зато матери и отцу плохо, хоть он и государь, — ляпнул Никита.
— Богохульствуешь! — возвысил голос Иосиф.
— Прости, — опомнился Никита, — случайно получилось.
Но теперь Никита знал, зачем он так срочно понадобился. Только опоздал он, насовсем опоздал. Умершего ребёнка не вернёшь.
Никита отправился к Елагину домой, но того не было. Пообедав, он взял кофр с инструментами и направился в лекарню. Соскучился он по своей лечебнице, по операциям. Казалось — всего три месяца его не было, а как будто давно уехал.
Иван крутился рядом, помогая Никите раскладывать на столике инструменты и между делом рассказывая, как они тут без Никиты жили. Упомянул о какой-то женщине, которая приходила к Никите уже дважды.
— Кто такая?
— Не говорит, однако лицо и левая рука в рубцах от ожогов — смотреть страшно. Наверное, и под платьем ожоги, только не видно. Именно тебя спрашивала.
— Наверное, от рубцов избавиться хочет, — предположил Никита, — только я пластикой не занимаюсь, условий нет.
— Если она без тебя появится, что передать?
— Коли из-за рубцов — не обнадёживай, не возьмусь. Ну а ежели что другое — надо посмотреть. Ты пациентов на завтра приготовь.
— Уже заходили, спрашивали. Я сказал, что ты с утра будешь.
— Правильно.
Никита опять пошёл к Елагину. Подходя к дому, увидел: во дворе, у крыльца его возок стоит, стало быть — вернулся.
Никита взлетел по лестнице на второй этаж и заторопился в трапезную — после возвращения домой Елагин всегда откушивать изволил.
Вопреки обыкновению, Елагин сидел за столом один. Перед ним стоял кувшин вина и скромная закуска. Князь был хмур и пьян.
Никита поздоровался.
— Садись, выпьем за упокой души, — не ответил на приветствие Елагин. — Вчера похороны были.
Князь разлил вино по кубкам. Не чокаясь, они выпили.
Никита осторожно спросил:
— По ком тризна? Дочерь царская?
— Знаешь уже? По ней. Государь очень уж убивался. До последнего надеялся, что ты приехать успеешь.
— Ни дня не медлил. Как настоятель о полученном известии сообщил, в тот же час я и выехал.
— Верно, путь долгий. Однако государь приказал тебя впредь из первопрестольной дальше дня пути не отпускать.
— А как же лекарь иноземный? Да и не один он при дворе.
— Сбежал, как смерть случилась. Полагаю, государь, от печали отошедши, тебе это место предложит.
— Ещё в Вязьме предлагал.
— Да ну? А ты?
— Перед тобой сижу, стало быть — отказался.
— Ну и дурак, прости Господи! Счастья своего не понимаешь. Удача сама в руки шла!
— А если бы не Самюэль этот там был, а я? Не при всякой болезни лекарь помочь в силе.
— Государю легче было бы. Знал бы он тогда, что никто не помог бы лучше, чем ты. Сам пойми отцовские чувства. Семья — дело святое, для детей всё отдашь. Давай выпьем.
Князь говорил слегка заплетавшимся языком, потом внезапно уронил голову на стол и уснул. Никита позвал холопов — отнести князя в опочивальню.
«Ну да, царь обиду затаить на меня может, — размышлял Никита. — Но даже если бы я приехал на сутки раньше, застал бы уже терминальную стадию, почти агонию».
Поправить ничего нельзя.
Утром, после завтрака он направился в лекарню. Народ уже в коридоре толпился, по лавкам чинно сидел — ну прямо как в обычной районной поликлинике. Для полного антуража регистратуры не хватает да криков: «Вы тут не стояли!»
Вымыв, как всегда, руки, Никита начал приём.
Первой оказалась женщина с маститом — он сразу положил её на операционный стол. После неглубокого наркоза эфиром он взрезал грудь, выпустил гной, сделал перевязку.
Едва отойдя от наркоза, она засобиралась домой.
— Дитё у меня некормленое, и ещё двое по лавкам сидят. Пойду я.
— Только тогда на перевязки каждый день приходи.
Следующим был мужик с инородным телом в плече. Ранение было старым, рана уже давно зарубцевалась.
— Разбойники года два как из лука стрельнули, — объяснил он. — На ушкуе я плавал. Отбились тогда, а древко стрелы сломалось, наконечник внутри остался. Как рукой двигаю, вроде колет.
