«Я хочу вернуть кресло. Потому что мне не нужна мебель мертвых детей».
Как-как?! Что ты такое говоришь? Но предложение было именно таким. Еще и артикулированным громко, четко и без желания смягчить. Брутально. Как этому учат на некоторых расстановках.
Я пытаюсь не потерять самообладания.
«Ты спятила? — я едва сдерживаюсь, чтобы не выпалить это. — Это что — тест на крепость нервов? У тебя что, нет сердца, нет души, ты лишилась разума?!»
«Я хочу вернуть кресло. Потому что мне не нужна мебель мертвых детей».
Но лепечу вместо этого: «Ах, вот оно что! Ну, тогда ты можешь мне его просто вернуть». Примирительно. Не желая никого обижать.
Трусиха.
И быстро прощаюсь. Прежде чем возникнет опасность, что я закричу и кому-то выбью зубы.
Придя домой, я испытываю потребность позвонить сразу семи подругам. Выплакаться. Пожать урожай сочувствия. Заклеймить эту глупую корову.
Но никого нет дома. Так даже лучше. Для чего мне слова утешения? Сандра произносила дикие вещи — что есть, то есть. Есть от чего выходить из себя, на нее злиться. Но моя боль гораздо глубже. Больше, чем подбор слов, произнесенных Сандрой, меня ранит, что она чувствует то, что чувствует. И она не хочет Тиминого кресла. Но смею ли я ее осуждать за это? Неужели я думаю, что могу ей предписывать, что следует чувствовать? Вероятно, Сандра вовсе не единственная, кто испытывает страх прикосновения к имуществу мертвых. Мне в голову приходит еще одна подруга. У нее была скорее кислая улыбка, когда я ей несколько дней назад вручила платьице Фини для ее еще не рожденного ребенка. Распродажа вещей, которую я организовала. Тот избыток детских вещей, не нашедших себе покупателей…
Вероятно ли то, что смерть моих близких покрыла как бы заразной пленкой их имущество? Приобрела ли их одежда, книжки, конструкторы за одну только ночь оттенок трупной бледности и запах затхлости? Разноцветные ящики, ожидающие того, чтобы попасть в добрые руки, — содержат ли они нечто большее, чем просто детские игрушки?
Вероятно, да. Они скрывают воспоминания. Каждое открытие коробки — напоминание о том, что смерть вездесуща. О том, что вот этот человек, который сейчас смеется, уже завтра может безучастно лежать в гробу.
Мой гнев на Сандру за ее слова постепенно лишается запала.
Я же ничего не знаю о ней. Может быть, в данный момент ей особенно важно отгонять мысли о смерти. Кто знает, — может быть, креслице Тимо и заставило ее отправиться на сеанс расстановки. Возможно, она там узнала о себе кое-что. Например, об опасности того, что в данный момент представляется ей безопасным. Таким образом, мой подарок ей пригодился. Пусть и не так, как я этого желала.
В тот же вечер я получила эсэмэску от Сандры. Она себя упрекает, пишет, что потеряла над собой конроль и многократно передо мной извиняется.
«Ничего страшного. Все в порядке», — пишу я ей в ответ.
Вот и она объяснила мне сегодня нечто важное: у каждого человека свой способ встречаться со смертью. Или сознательно с ней не встречаться. Что тоже вполне в порядке вещей.
И все же я благодарна всем тем, кто не испытывает страха прикосновения к чему-нибудь, причастному к смерти.
Амире, которая выпросила куклу Фини на Празднике Душ и до сих пор ею с удовольствием владеет. Детям Анны, которые ежедневно носятся на велосипеде Тимо, отчего их щеки розовеют еще больше. Ульриху, который надевает зимний пуловер Хели, когда ему зябко.
И другим. Многим и многим другим.
Большинство моих друзей скорее всего не имели задних мыслей. Но у них — просто-напросто — не было свободного времени. Тогда, в адвент. Коробки, с которыми я в течение всего лета так и не удосужилась разобраться, не могут быть перемещены всего лишь за субботу-воскресенье. Даже когда я употребляю выражения типа «аврал», «срочная необходимость», «только этот последний раз».
Мир продолжил кружение. Что-то другое сделалось более важным. Чувство сопричастности размылось в круговерти будней. Неужели это для меня неожиданность?
Какая-то часть меня в состоянии все это понять.
Другая же часть испытывает бесконечное разочарование.
«Вначале стояла очередь из желающих мне помочь. А теперь, когда мне нужна помощь, настоятельнее, чем когда-либо, вокруг никого. Я абсолютно одна», — рыдала я.
Я жалела Ульриха. На него падает необходимость оказывать мне ту поддержку и помощь, которая совсем недавно была распределена между соседями и друзьями. Нам было обоим очевидно, что Ульрих со всем этим просто не справится.
«Ты и так на меня многое навалила».
Я чувствовала себя балластом. Для Ульриха. Для тех, у которых просто не получалось мне помочь, что их и самих расстраивало. Для моих подруг, готовых посвятить мне свое время. Много часов. Что все равно было слишком малым количеством времени, чтобы доделать начатое.
Я не знала, что же предпринять. Была беспомощна. Безалаберна. Планировать у меня не получалось.
Состояние, которое делает человека добычей большой черной дыры.
Суббота, 12 декабря 2008 года. Вторая половина дня, Вена
Скоро окончательно стемнеет. Навьючив велосипед покупками, я еду после субботней беготни по магазинам домой. Усталая. Измученная. Я в таком состоянии уже много дней подряд.
Вот сейчас ты свалишься в постель. Еще немного — и все будет позади.
В процессе езды я еще раз мысленно изучаю список покупок. Не забыла ли я чего-нибудь?
Проклятье. Я забыла купить молоко и яйца.
Еще пять минут до закрытия магазинов. Я останавливаюсь посреди дороги. Хочу развернуться. Едущие за мной автомобили тормозят. Мне сигналят. Меня вдруг охватывает чувство нереальности происходящего. Я могу двигаться только в замедленном темпе. Иногда такое происходит со мной во сне. Но сейчас я не сплю. Все вокруг происходит на самом деле. Магазин биопродуктов представляется мне расположенным бесконечно далеко. Сила тяжести многократно увеличилась.
Можно мне лечь и заснуть прямо здесь, на проезжей части?
Мои поры исходят потом. Меня бьет дрожь. Слезы текут. Я плачу в голос. Сил хватает только на то, чтобы дотащиться вместе с велосипедом до дома.
Все кончено. Я сдаюсь.
Я вваливаюсь к Ульриху. Выражаю свое отчаяние словами:
«Я падаю в постель и больше не встаю. Ни за что!»
Быстренько прослушать сообщения на мобильнике. Главное — нейтрализовать возможные источники беспокойства, прежде чем исчезнуть на неопределенное время. Отправиться туда, где я никому не доступна. А именно — в постель.
