– Ты все ставишь на одну лошадь, Шон, – предупредил Ронни.
– В этой гонке участвует только одна лошадь. Я не могу проиграть.
– Хорошо, – кивнул Ронни. – Вот что мы сделаем. Я дам тебе всю цену Махобос плюс еще десять тысяч фунтов на развитие ранчо. А ты взамен выдашь мне долговое обязательство на Махобос-Клуф и второе долговое обязательство, на Лайон-Коп, в обмен на долг Натальской компании.
Шон согласился.
Неделю спустя Ронни приехал в Питермарицбург к Джексону. После вступительных фраз Ронни спросил:
– Что вы думаете о долге Кортни?
– У него хорошее обеспечение. – Джексон поколебался. – Но кажется, он не слишком благоразумен.
– Я мог бы перекупить у вас его обязательства, – осторожно предложил Ронни, и Джексон задумчиво почесал нос, чтобы скрыть облегчение.
Шон радостно бросил свою армию зулусов на девственные земли Махобос-Клуфа. Он радовался, глядя на длинные ряды потных поющих людей, которые вскапывали плодородную красную землю и сажали маленькие саженцы.
В эти дни непременным спутником Шона был Дирк. Он все реже появлялся в школе. Убежденный, что Дирк никогда не станет ученым, Шон тактично реагировал на постоянное желудочное расстройство, которое по утрам мешало Дирку пойти в школу, но чудесным образом проходило в несколько минут и позволяло сопровождать Шона на плантации. Дирк подражал осанке Шона, его посадке верхом, его широким размеренным шагам. Он внимательно слушал Шона и потом повторял его слова, не пропуская проклятий и брани. Во второй половине дня они охотились на склонах откоса на перепелок, фазанов и цесарок. По воскресеньям, когда Шон ездил к соседям поохотиться, или поиграть в покер, или просто выпить, Дирк отправлялся с ним.
Вопреки протестам Шона Ада со своими девушками вернулась в коттедж на Протеа-стрит. Дом в Лайон-Копе оставался пустой оболочкой. Шон и Дирк использовали только три из пятнадцати комнат, да и те были обставлены кое-как. Ни ковров на полу, ни картин на стенах. Несколько кожаных кресел, металлическая кровать, простой стол и пара шкафов. В углах груды книг и рыболовные снасти; на стойке у камина два дробовика и ружье. Желтый деревянный пол не натерт, на нем пыль, под креслами и кроватью – пух и темные пятна, оставленные выводком щенят; а в комнате Дирка, куда Шон никогда не заходил, истинный хаос – старые носки, грязные рубашки, школьные учебники и охотничьи трофеи.
Шона дом не интересовал. Это место для еды и сна, с крышей от дождя, камином для тепла и лампами для удовлетворения его проснувшегося аппетита к чтению. В очках, купленных у проезжего торговца, Шон все вечера проводил за книгами о политике и путешествиях, экономике и сельском хозяйстве, математике и медицине. А Дирк тем временем, притворяясь, что готовит уроки, сидел напротив, у камина, и жадно следил за отцом. Иногда, увлекшись чтением, Шон забывал, что Дирк здесь, и мальчик засиживался далеко за полночь.
Шон переписывался с Янни Нимандом и Яном Полем Леруа. Эти двое стали политическими союзниками в Трансваале и уже осторожно нажимали на Шона, чтобы он присоединился к ним. Они хотели, чтобы он организовал нечто вроде их Южно-Африканской партии в Натале и возглавил ее. Шон упирался. Пока рано, отвечал он, может, позже.
Раз в месяц он получал длинное письмо от Джона Ачесона и отвечал на него. Ачесон вернулся в Англию и принимал благодарность нации. Теперь он был лорд Кейстербрук и со своего места в палате лордов информировал Шона о настроении английского народа и о делах государства.
Иногда, чаще, чем это полезно для здоровья, Шон думал о Руфи. Потом сердился, печалился и чувствовал страшное одиночество.
Тогда ему не спалось, он вставал ночью и уходил в дом радушной вдовы железнодорожного десятника, жившей в одиночестве у линии.
Тем не менее он полагал, что счастлив, до тех пор пока в начале сентября 1903 года не получил открытку следующего содержания:
«Мисс Буря Фридман надеется иметь удовольствие видеть полковника Шона Кортни, кавалера Креста Виктории и ордена «За выдающиеся заслуги», на приеме по случаю своего третьего дня рождения 26 сентября в 4 часа дня. Питермарицбург, Чейс-Уэлли, дом Голдбергов».
В правом нижнем углу красовался чернильный отпечаток пальца размером с трехпенсовую монету.
24 сентября Шон поездом отправился в Питермарицбург. Дирк вместе с Адой снова вернулся в свою прежнюю комнату в доме на Протеа-стрит.
Ночью Мэри не спала и слушала его плач. Их разделяла только тонкая деревянная перегородка. Дом Ады не был рассчитан на то, чтобы содержать мастерскую и общежитие для девушек. Ада справилась с этой трудностью, разделив широкую заднюю веранду на комнатки, в каждой из которых помещались только кровать, шкаф и раковина для умывания.
В одной из таких комнаток спала Мэри, а в соседней оказался Дирк.
С час она лежала без сна, слушала его плач и молилась, чтобы он наконец устал и уснул. Дважды ей казалось, что ее молитвы услышаны, но каждый раз тишина длилась всего несколько минут, а потом сдавленные рыдания возобновлялись. И каждый раз словно раскаленные иглы вонзались ей в грудь, и она до боли сжимала кулаки.
Дирк стал центром ее существования. Он был маяком в пустыне ее одиночества. Она любила его с одержимостью, до преклонения, ведь он был так молод, так прекрасен, так чист и прям.
Она любила ощущение от его кожи и пружинистость его волос.
Глядя на Дирка, она забывала про собственное лицо. Про свое некрасивое лицо в шрамах.
Месяцы их разлуки стали для нее временем страданий и мрачного одиночества. Но вот он вернулся и снова нуждается в ее утешении. Полная любви, она выскользнула из кровати и остановилась – вся ее фигура выражала стремление помочь, выразить сочувствие. С тем же сочувствием к ней отнесся лунный свет, пробившийся сквозь сетку от комаров. Он затушевывал шрамы, уродовавшие ее лицо, показывая, каким оно могло бы быть. Ее двадцатилетнее тело под тонкой ночной сорочкой было молодым, полногрудым, его красоту не портили шрамы, как на лице. Юное тело, мягкое тело, одетое в лунный свет, блестяще-белое, как тело ангела.
Дирк снова всхлипнул, и она пошла к нему.
– Дирк, – прошептала она, склоняясь к его кровати. – Дирк, пожалуйста, не плачь, дорогой.
Дирк громко сглотнул и откатился от нее, закрывая лицо руками.
– Тише, дорогой. Теперь все в порядке.
Она начала гладить его волосы. Ее прикосновение вызвало новый взрыв горя, влажные всхлипывания разрывали темноту.
– Дирк, пожалуйста.
Она легла к нему. Простыни были теплыми и мокрыми. Мэри обняла Дирка, прижала его горячее тело к груди и начала баюкать. Собственное одиночество затопило ее. Она что-то шептала хриплым дрожащим голосом, она стремилась к нему, ее потребность в нем была гораздо больше, чем его.
Последний судорожный всхлип, и Дирк затих. Мэри чувствовала, как напряжение покидает его, как расслабляются спина и твердые круглые ягодицы, прижатые к ее животу. Она стремилась еще больше приблизить его, ее пальцы соскользнули с его щеки и принялись ласкать горло.
Дирк повернулся к ней в кольце ее рук.
Она чувствовала, как вздымается и опадает его грудь, когда он вздыхает, а его голос был полон горя.
– Он меня не любит. Он уехал и бросил меня.
– Я тебя люблю, Дирк, – прошептала она. – Я тебя люблю, мы все тебя любим, дорогой.
И она целовала его глаза, щеки, рот. Слезы Дирка были горячими и солеными.
Дирк снова вздохнул и прижал голову к ее груди.
Она почувствовала, как его лицо прижимается к ее мягкой груди, обняла его голову и прижала сильнее.
– Дирки.
Голос Мэри звучал хрипло, в ней вспыхнуло какое-то новое тепло.
Утром Дирк просыпался медленно, но чувствовал себя отлично. Некоторое время он лежал и думал об этом, неспособный сразу понять, почему его пронизывает зыбкое расплывчатое ощущение, что все замечательно.
Потом он услышал, как за перегородкой в своей комнате двигается Мэри. Плеск воды, переливаемой из кувшина в раковину, шорох одежды. Наконец негромкий щелчок – открылась и закрылась дверь, – и ее шаги удалились в сторону кухни.
Он вспомнил события прошлой ночи, вспомнил отчетливо, во всех подробностях. Не просто вспомнил – в его сознании они выросли и заслонили все остальное.
Он отбросил простыню, приподнялся на локтях, задрал ночную сорочку и стал разглядывать свое тело, как будто никогда раньше его не видел.
Услышав ее приближающиеся шаги, он быстро прикрылся, натянул простыню и притворился спящим.
Мэри тихо вошла и поставила на столик у кровати чашку кофе и сухарь на блюдечке.
Дирк открыл глаза и посмотрел на нее.
– Ты не спишь, – сказала она.
– Да.
– Дирк… – начала она и покраснела. Щеки ее покрылись пятнами. Она перешла на пристыженный шепот. – Никому не рассказывай. Забудь о… о том, что случилось.
Дирк ничего не ответил.
