Из гостиной, из банкетной залы, с веранды — отовсюду гости разбредались по дому. Решил поглазеть на местные чудеса и новый хозяин, Иван Павлович. Сунул нос во французскую гостиную, но там курить Цыбаков запретил — и вообще было больше охраны, чем гостей, хотя охрана себя не обижала, халяву подметала за милую душу. Иван ушел в анфиладу. Дача ему нравилась. Неплохое, однако, приданое он за Танькой взял. Не везде освещение хорошее, планировка непонятная — поменять еще многое можно, пожалуй, даже нужно. Вот этот усатый, на картине, целится в яблочко на голове у мальчика: интересно, попадет? Но мужик все тянул резину и не стрелял, Ивану надоело ждать, он пошел дальше. Спустился, попал в оружейную комнату. Попробовал примерить кирасу, не влез, двуручный меч приподнять не смог, к шипастой дубине даже прикасаться побоялся. А все что поменьше — оказалось наглухо приклепано, Иван перепробовал пяток кинжалов все попусту. Иван рассердился, не замечая, что между стендами дрыхнет в кресле синий гвардеец. Наконец, заметил, решил, что это чучело, но нос у чучела оказался теплый и сопливый, великий князь брезгливо отдернул руку и вытер о гвардейцевы брюки, заодно забрал у спящего из руки пистолет: хоть какое-то оружие из собственной коллекции на память он имеет право взять, или нет? — и пошел дальше.
Кое-кого с пира приходилось, понятно, уносить, и одним из первых — Гелия. Хоть и был он в бессознательном виде, но горлышко бутылки коллекционного «Божоле» не разжал. Так его, молодого и шевелюристого, и уложили в особой каморке при гардеробной, но он быстро продрал глаза. Бутылку открыть не смог, подлые французы такие пробки делают, что об пол не выбьешь и пальцем не проткнешь. Гелий немного покашлял, заблевал всю каморку, пришел в себя. Стало неуютно. Шатаясь, не выпуская бутылку из руки, встал и выбрался в вестибюль. Из бельэтажа гремела магнитофонная музыка, а вдоль лестницы лежали голые бабы. Натуралки. Некоторые стояли; стараясь не рухнуть, Гелий поднялся, опираясь на бабьи мраморные части, но возвращаться в банкетный зал не стал — мужика он своего не видал, что ли. Гелий побрел куда-то, туда, куда даже не могли взглянуть его разъезжающиеся глаза — никак, подлые, не фокусировались.
Добро бы разъезжались только глаза, но ведь и ноги тоже. Неловко переплетя их в двойную восьмерку, Гелий упал, но не ушибся, и долго-долго расплетал ноги, вдруг — расплел! В честь такого события нужно было выпить, но чертова бутылка никак не открывалась, хоть разбивай об стенку. Тут кто-то поднял Гелия на ноги. Гелий оглядел спасителя: откуда-то он этого парня знал, парень был из таких молодых, которые, бывает, еще и сами не знают, натуралы они или подруги. Нет, где-то Гелий его определенно видел.
Иван поддерживал Гелия какое-то время, потом убедился, что тот и сам устоит.
— К тебе? Ко мне? — неожиданно спросил Гелий, бросая привычный пробный шар, а ну как парень — мужчина, и поймет правильно.
— А я и так у себя, тут все мое! — гордо ответил Иван, хорошо помнивший, что по нынешнему государеву уложению приданое с момента помолвки составляет законную собственность мужа. Но Гелия ответ расстроил. В поле зрения расфокусированных глаз появился какой-то усатый мужик на стене, он натягивал лук и метил в яблочко на голове у смазливого мальчонки, но выстрелить все никак не хотел. Гелий решил подзадорить молодого хозяина — а вдруг?.. Он водрузил к себе на голову так и не вскрытую бутылку, благодаря жестким кудрям она качалась, не падая.
— А попадешь?
Иван держал в руке изъятый у гвардейца пистолет и выстрелил от бедра. Он еще и не сообразил, что сделал, грохот вышел ужасный, отдача сильная — Иван рухнул на ковер, Гелий тоже, в другую сторону, в падении щупая голову, она была цела, но в пальцы впивались осколки. Хозяин дома оказался смелей, чем тот, с усами: выстрелил. Во мужчина!..
— Попал!.. — в восторге заорал Гелий, дернулся и замер, очень большое получилось потрясение. Вылетевшая в коридор на выстрел охрана обнаружила довольно жуткое зрелище: оба принца на полу, пятками вместе, головами врозь. Лицо Гелия заливала густая красная жидкость, он орал не своим голосом, но это был почему-то голос восторга, а не боли.
— Попал! Попал! Мужчина! — Гелий слабо молотил пятками по полу. Перепуганного Ивана убедили подняться, объяснили ему, что раскокал он выстрелом не голову двоюродного брата, а бутылку очень хорошего вина, а оно в империи, слава Богу, не последнее. Иван устроился на диване во французской гостиной, принял из рук охранника большой бокал — двумя руками держать пришлось — полный чем-то красным и крепким, и стал пить для успокоения. Преступления не случилось, стрельба принцев — не охранничьего ума дело.
Ромео на месте не было, Гелия опять унесли поспать. Больше всего шума сейчас производила хозяйка дома. Она прочно перебралась в агрессивную фазу седьмой алкогольной формы и хотела сейчас одного: кататься, кататься и еще раз кататься, — и грех не кататься, когда коридоры такие длинные. Она все требовала и требовала трехколесный велосипед, такой, как она любит, не очень чтобы большой, но и не такой, чтобы уж слишком маленький. Милада запросил дежурного на маршальских складах, поступил твердый отказ, чего-чего только не запасал маршал, а трехколесными велосипедами преступно пренебрегал. Татьяна орала, что быть того не может, она сама помнит — вот тут, в коридоре, все время стоял соседский трехколесный, чтобы все сию минуту отсюда выгребались, тут лебедятня, всех ей лебедей, того гляди, взбутетенят, — Танька вырвалась из робких объятий охраны и рванула дальше по анфиладе, искать что-нибудь трехколесное. Про Ивана она сейчас вспоминать не хотела, ей не любви хотелось, не музыки и даже не цветов, она вспомнила, что она — простая русская Танька, и какая же русская Танька не любит быстрой езды на трехколесном велосипеде?.. Про Татьяну временно забыли, тем более что Лещенко в колонках допел: «Татьяна! Помнишь дни золотые? Весны прошедшей мы не в силах вернуть!» Дальше он завел: «Студенточка! Вечерняя заря…» — это было никак не про хозяйку дома, она студенткой не была никогда даже в поддельных документах, — лишь зоркие Ивисталовы слуги сквозь стены с ужасом наблюдали ее сокрушительное передвижение по антикварным сокровищам дачи — и сквозь них. Где-то она угодила в лифт, автоматически поднялась на один этаж и помчалась по новой анфиладе, нигде, ну нигде не было велосипеда. Ярость вливала в Татьяну новые силы, а пирующие про хозяйку временно забыли, на столы поплыли блюда с Миладиным пловом.
Ромео довольно быстро утомился лицезрением бронзовых Меркуриев и голозадых пастушек, поэтому, когда в очередной комнате на него из картины грозно выступил слон с павильончиком на ушах, князь отпрянул и облегченно сел на что-то антикварное. Картину он узнал, это был чей-то там триумф работы венецианского художника Тьеполо, он эту картину однажды в Эрмитаже видел. «Почему она здесь?» — подумал Ромео, но на этот вопрос только покойный маршал ответил бы, — конфискуя из музеев картины и прочее, на особо заметные экспонаты он музеям делал копии. Слон как слон. Краски свежие, а публика дура, пусть на копию умиляется. Слона пришлось устроить в доме, в саду такого держать неудобно, да и не русский это слон, не шерстистый, первые же заморозки прибьют, а шерстистого, исконно русского, мамонт его название, подлые якуты у себя выморили. Покойный маршал за это Якутию особенно не любил, собирался, как власть возьмет, с ней за все сразу посчитаться. Но планы его рухнули, якуты остались при своих мамонтах и ведать не ведали, какой страшной избегли опасности.
Ромео поглядел на венецианского слона, и стало ему скучно: ехал отдохнуть, а попал на глухую пьянку, на каждого гостя два охранника и двести произведений изящного искусства, сущий кабак посреди Лувра, ничего себе отдых! Ромео поискал глазами выход, нашел в углу дверцу, толкнул ее и направился вниз по обнаружившейся лестнице. Пролетом ниже стоял письменный стол, горела лампа, лежали брошенные очки и была раскрыта книга. «Смело мы в бой пошли!» — прочел он на обложке, зевнул и стал спускаться дальше. Сам того не ведая, он миновал дежурный пост истопника, у которого Светлана Филаретовна нынче ногу отстегнула — чтоб не стучал, когда не надо. Ромео безнаказанно спустился еще на два пролета и уперся в бронированную дверь. Толкнул плечом — отбил его, но дверь подалась. При маршале она отворялась прикосновением пальца; теперь, видимо, застыло смазочное масло в петлях. Ромео решил войти за эту полуметровой толщины металлическую дверь, даже если за ней, как любил говаривать дядя Георгий, «откроется нечто невиданное и неслыханное по своей невиданности и неслыханности», после чего дверь эту, как все в том же анекдоте, можно будет послать «на фиг, на фиг».
Маршал никогда не запирал бункер, входила в него прибраться одна лишь старшая горничная, а другие только посмели бы. Впрочем, маршалу уже давно было не до бункера. Медиум Ямагути отследил его всего один раз, бьющегося в загробной истерике, потому что никак не мог найти маршал в загробном мире Фадеюшку, неужто, да и каким образом, Фадеюшка не попал с этого света на тот свет?.. От таких посмертных мыслей маршал был загробным образом «того» и с медиумом беседовать не стал.
