собственными? Вы в самой постановке вопроса не чувствуете противоречия?
– Поясните, – не выдержал Струве, – какие вообще могут быть противоречия при отказе от частной собственности на средства производства, если это более высокий уровень производственных отношений, чем капиталистический, и в разы более прогрессивный, чем бытующий в нашей деревне патриархально-феодальный?
– Никогда не будет человек разумный следить рачительнее за чужим, чем за своим, – твёрдым учительским тоном отрезал Верещагин. – Вся жизнь сельской общины – пример тому. Земля общая, но крестьяне все равно режут ее на части и обрабатывают каждый свой кусочек отдельно, хотя всем понятно, что одно общее поле обрабатывать экономически выгоднее хотя бы за счет отсутствия межей и чересполосицы.
– И каким же образом рождаются столь нелогичные с экономической точки зрения решения? – придав голосу максимум язвительности, задал вопрос Туган-Барановский.
– А человек – вообще существо нелогичное, – снисходительно пояснил Николай Васильевич, не обращая ни малейшего внимания на ершистость собеседников. – Можно было бы поискать и накопать прагматичные причины такого крестьянского поведения, но мне кажется, мы имеем дело со столкновением идеального с материальным, где материальное терпит сокрушительное поражение.
– Поясните, пожалуйста. – Просьба Балакшина звучала уже более заинтересованно.
– Интуитивно, на подсознательном уровне отторгалось, отторгается и всегда будет отторгаться вторжение в святая святых любого человека – в его право быть подобием Творца небесного, в его желание лично, своими руками создавать собственный мир. Это в первую очередь домашний очаг, обладающий сакральным смыслом. Сие место – первое, где человек повторяет за Отцом небесным его таинства, превращая пустое холодное ничто в теплое пристанище для тела и души. Сначала он вслед за Всевышним говорит слова, озвучивая мечты, потом начинает стучать топором и молотком, превращая мечты во что-то ощутимо материальное. Возведя стены и кровлю, как когда-то Всевышний построил свод небесный, раб божий разводит огонь в очаге, подражая создавшему солнце, украшает своё жильё резьбой, рисунками, безделушками так же, как Творец украшал землю бессмысленными на первый взгляд изгибами рек и вереницами гор… А когда человек заканчивает создавать уют в своих четырех стенах и ему становится там тесно, он выходит во двор и начинает налаживать жизнь вокруг своего дома. Появляются овин, хлев. И наверняка, мастеря ясли, человек вспомнит, как пришел в этот мир Христос. В этом основа деятельности индивидуума, как божественной единицы, как личности. А вы его этой самости хотите лишить… Не получится. Индивидуальное – уникальное, оно все равно прорвется наружу через любое усредненное общественное.
– Вы говорили, что мы отрезали только одно крыло? А второе?
– Второе крыло человека – это его взаимодействие с себе подобными. Те, кто пытается заменить общественное личным, абсолютизируя и боготворя частную собственность, тоже обречены на провал. Истина, как всегда, посередине, между этими двумя ипостасями человеческой натуры. Именно нарушение баланса между личным и общественным приводит к социальным катаклизмам, превращаясь в бунты и революции.
Верещагин, разгорячившись, расстегнул сюртук, и луковица его карманных часов возмущенно тренькнула, упав на заваленный бумагами стол.
– Человеку свойственно уставать и отдыхать, отдавать и получать. Это два великих равновесных процесса, управляющих всей нашей жизнью. То же правило подходит для любых социальных групп. Желающие жить только для себя или только для других оказываются одинаково нежизнеспособны…
– Мне кажется, наш спор становится слишком абстрактным. Может быть, проще на каком-то примере? – фыркнул Струве. Его как марксиста не впечатлил библейский экскурс Верещагина.
– Вас волнует несправедливое распределение произведенного продукта? Вот и давайте заниматься этой проблемой, а не городить огород обобществления коней и коров, маслобоен и плугов. Пример? Извольте: нам, всем присутствующим, захотелось хлеба с маслом. У вас есть молочный сепаратор, у него есть корова, а у меня – только мои руки. Нам надо сложить все эти составляющие вместе ровно на время, необходимое для получения искомого продукта. Произведем, поделим и разбежимся каждый по своим делам, вы – с маслобойкой, он – с коровой, я – со своими руками.
– И получим равное количество конечного продукта?
– Как договоримся! Я лично не против равенства. Только вычтем из общего дохода амортизацию маслобойни и коровы – исключительно для возможности воспроизводства капитальных вложений, чтобы было чем платить за ремонт машины и услуги ветеринара…
– И в чем разница? Где существенное отличие от предлагаемого обобществления?
– После окончания работы на общество хозяин коровы отведет ее не в общественный хлев, а в свой собственный и будет ухаживать за ней как за своей, потому что если по понедельникам корова «работает» на общие, то по вторникам – на собственные нужды владельца. С маслобойней и с мельницей – тот же коленкор. Они передаются во владение общества только на время производственного цикла, а все остальное время принадлежат конкретному человеку.
– А если мы производим что-то кроме масла? Если у нас сложная технологическая конструкция, где необходимо объединять не людей, а целые заводы?
– Никакой разницы в объединении заводов и людей нет. Там – юридические лица, тут – физические, все остальное – аналогично. Но вы не уловили главного: объединяться должны не только производители, но и потребители. Они, как самые заинтересованные в качестве конечного изделия, должны стать полноправными совладельцами процесса производства…
– Да они ж потребуют золотой алтын за бесплатно! – всплеснул руками Балакшин. – Потребители, желая всё даром, разорят любое успешное предприятие.
– Всегда есть кто-то, кто требует невыполнимое, – пожал плечами Верещагин, – но мне лично дорог производитель, снабжающий меня качественным товаром. Я готов блюсти его интерес, вникать в его проблемы, принимать участие в его судьбе и платить ему так, чтобы хватало на хлеб с маслом, чтобы он жил, работал и радовал меня как можно дольше.
– А если останетесь в меньшинстве?
– Значит, что-то не так в самом принципе формирования ответственного товарищества владельцев. Кто у вас может принимать решения? Кто угодно? Это неправильно.
– Предлагаете имущественный ценз?
– А хоть бы и имущественный… Чем плох вариант управления, когда решения принимают те, кому есть что терять?
– Разрешите, господа?
Спорщики, увлёкшись обсуждением, совсем упустили из виду хлебосольного хозяина, промышленника Второва [68]. Горячая дискуссия проходила после ревизии его Николо-Сергиевской золотопромышленной компании, а потому сам промышленник был законным и заинтересованным присутствующим лицом. Старший сын Николай, самый способный из восьмерых детей известного иркутского купца, был поразительно похож на главу семейства. О его авантюрном и в то же время прагматичном складе ума позволяет судить такой случай. Будучи пятнадцати лет от роду, Николай Второв путем подлога и подкупа смог продать купцу Варфоломееву несуществующие права на участок дороги Томск – Новониколаевск. За эти художества потерпевшему была отдана одна из компаний семьи. Уголовного дела, правда, открыто не было. В результате Николай на несколько лет и без жалованья был отослан в отдаленную местность в Томской губернии. Несмотря на всю скандальность, данный этап в жизни
