Прапорщик, что развозил оцепление по заранее определенным постам, на всякий случай предупредил.
— Пацаны, вы смотрите, повнимательнее здесь…
— А что?
— Да тут кабаны бегают.
— Какие еще кабаны?
— Дикие.
После этих слов мне даже захотелось обратно, но это было исключено. Прапорщик ловко запрыгнул в кабину «шестьдесят шестого Газа» и, развернувшись, укатил.
Вокруг темнота — три часа ночи. Ни хрена не видно, хоть глаз выколи. Поселений рядом нет, только распаханные поля и лесные посадки. Костры разводить запретили, чтобы случайно пожар не устроить. Неподалеку был глубокий овраг, где по неосторожности, можно и шею свернуть в темноте. Фонарь дали только один, но тот поработал всего час, после чего благополучно вырубился.
Вокруг тишина.
Сели мы с краю посадки, и принялись ждать утра. Эти два с половиной часа показались мне довольно напряженными. То справа, то слева кто-то лазил, трещал ветками, урчал. Дать бы предупредительный выстрел, чтобы спугнуть, да только штык-ножи не стреляют.
— Гляди, там глаза чьи-то светятся! — посмеиваясь, произнес я.
— Где?
Генка оказался немного трусоватым — сначала вжался в дерево, затем перепугался еще больше и кое-как взгромоздился на дерево сверху. Там он до утра и просидел, высматривая бегающих в темноте кабанов. Ни одного так и не увидел.
Как рассвело, стало значительно проще.
Настроили радиостанцию, вышли на связь с центром, доложили сержанту Васильеву, что все в норме. Тот, недовольный тем, что из-за «тупых солдат» ему теперь приходится торчать в полях, принял доклад и послал нас куда подальше. Следующий сеанс связи был запланирован только на двенадцать дня. В общем-то, теперь можно было поспать, но на холоде это дело не очень приятное. Погода плохая, пасмурная, порывами дул ветер. Еще немного и начнет моросить дождик. Температура колебалась в пределах шести градусов.
— Знаешь, почему мы никого не видели? — спросил я у Генки, отойдя от нашего «лагеря» на десяток метров. Уперся в овраг, заваленный ветками, обломками бревен.
— И почему?
— Потому что нет тут никаких кабанов.
— А ветками шуршал и урчал кто?
— Собаки, — просто ответил я. — Там дальше, у края оврага мусора полно, овощи стухшие, гнилье всякое. Наверное, с полей свезли. Вот они ночью и жрали там что-то.
Судя по выражению лица напарника, он предпочел, чтобы там были кабаны. Так звучит серьезнее. Не хотелось ему признавать, что это от обычных голодных собак он спрятался на дереве.
Несмотря на довольно раннее время, уже хотелось кушать — вчерашний ужин давно выветрился из желудков. С собой из еды нам выдали только несколько банок тушенки, сгущенки и хлеб. Еще воду во флягах и печенье. Сухие пайки тогда, конечно же, имелись, да только не про нашу честь.
Вроде как к вечеру должен был приехать прапорщик и привезти горячую пищу, но сколько ждать-то… И это не точно.
В общем, пришлось выкручиваться самостоятельно. В конце октября картошки уже не накопать, поэтому идея Генки замешать рагу из картошки с тушенкой оказалась провальной. К слову сказать, уже по прошествии второй недели военной службы, мой товарищ перестал воротить нос и с аппетитом трескал все, что давали в столовой. Кроме бикуса, конечно. К нему привыкнуть вообще невозможно, но и то, это смотря как приготовить.
— А что тогда предлагаешь? — нахмурился Гена, глядя на консервы. — Просто есть холодное мясо, закусывать хлебом? Я не наемся.
— Нам выдали резерв не для того, чтобы брюхо набивать, а чтобы было что пожевать и заглушить чувство голода. Это как испытание, понимаешь?
Тот нахмурился.
— Я эти испытания блин… Ну и что ты предлагаешь?
— Туда глянь, — я указал на восток. Видишь, у посадки видна пара машин и небольшое одноэтажное строение? А дальше радиолокационная станция на колесах, под маскировочной сетью и большая палатка… Там тоже военные стоят, только не пойму, кто именно. Связисты, наверное. Можно у них попросить. Только вряд ли дадут.
— А мы на обмен! — оживился Генка, хватая бинокль.
— И что ты менять собрался? У нас ничего нет.
Менять действительно было нечего. Пришлось тупо развести небольшой костерок и разогрев тушняк, уплетать его ложками прямо из банки, заодно макая туда хлеб. Очень, даже неплохо получилось. Растопленный жир, конечно, вкусно. Но изжога гарантирована.
Запили все горячим чаем с печеньем.
— Вот теперь можно и отдохнуть, — пробормотал Гена, затем пожаловался. — А то, что-то мерзну я. Еще вчера днем горло болело. Ночью ни хрена не спали…
— Чего в лазарет не пошел?
— Да что мне теперь, каждый раз туда бегать? — отмахнулся Иванец. — То за слабительным, то за лейкопластырями. Александра Сергеевна на меня уже косо смотрит.
— А зачем тебе пурген?
— Отстань.
Отдохнуть у него не получилось. Совсем рядом у танкистов на полигоне проходили какие-то учения и мимо нас, лязгая гусеницами и ревя дизельными движками, прокатилась пара заляпанных грязью «Т-72». Когда они возвращались обратно, удалось немного поболтать с ними и выпросить у командира головной машины сухой паек — душевные ребята оказались.
Сами стрельбы начались в одиннадцать дня и должны были продолжаться до пяти вечера, пока не стемнеет. На все выделили два дня. Стреляющих было аж три батальона по четыреста человек. До конца дня мы осуществили еще два сеанса связи.
Горячее питание привезти не вышло — сломалась машина. Поэтому пришлось нам снова есть подогретую тушенку, да разделить сухпай. Я, конечно, молчал — был хорошо знаком с армейской халатностью. А вот Генка был мрачнее тучи и постоянно жаловался, что у него желудок к позвоночнику прилип.
Наступила ночь. Следующий сеанс связи должен был быть утром.
В общем-то, все прошло без проблем. Разделили дежурство по четыре часа, так ночь и пролетела. Связались, сделали Васильеву утренний доклад. Ближе к десяти, стрельбы снова возобновились.
Ближе к четырем вечера, мой напарник неожиданно начал кашлять. Пожаловался на то, что у него еще и голова разболелась.
Я присмотрелся и заметил, что у парня лицо покраснело, на лбу выступили капельки пота. Попробовал его лоб, оказалось у того температура, причем высокая. Нащупал его пульс и определил, что дело плохо.
— Ну и что там? — скривился тот.
— Ничего хорошего. Ну как так-то, Ген? — хмуро произнес я. — Как ты умудрился пневмонию подхватить?
— Ох, блин… А почем я знаю? — озабоченно проворчал тот. — Холодно же и сыро, считай, на земле спал. Мы тут уже больше суток торчим. Да еще и есть хочется.
— Черт… Нужно докладывать Васильеву. Пусть меняют нас.
— Да не надо никуда докладывать. Потерплю я. Мы и так в драке уже отличились, еще раз влетим. Сержант нас уже на дух не переносит. Думаешь, чего нас на самую дальнюю точку засунули?
— А
