– Сбрось шубу! – чувствуя, как коченеют пальцы, кричал я. – Давай, поскорее.
– Не могу. Она тянет на дно!
Там не было времени его слушать. С трудом дотянувшись до голенища сапога, я вытянул нож и начал им попросту срезать шубу с воющего от страха и холода интендантского чиновника. Я видел, как Максимилиан Коль, до войны сноровистый и меткий баварский охотник, отбрасывает пустой штуцер и хватается за пистолеты. С противоположного берега его поддерживают огнем остальные бойцы моего отряда. Десяток всадников уже вылетели из седел, но это лишь раззадорило «скифов». Еще один залп картечью в упор. Башкиры отпрянули, повернули коней, но лишь затем, чтобы вновь обрушить дождь стрел. Однако мгновения мне оказалось достаточно, чтобы вытащить на помост Анри Бейля.
– Бегом, бегом, скорее! Иначе смерть!
– Рукописи! – кричал он. – Там мои рукописи!
– Не время сейчас!
Будущий великий писатель рвался к воде, я тянул его на противоположный берег с энергией артиллерийского тягача.
– Там мои рукописи, они были в кармане шубы!
– Бегом!
Я почувствовал сильный удар в бедро, оступился и рухнул. Должно быть, только в этот миг Анри Бейль осознал происходящее. Он подхватил меня, перекинул руку через свою шею и поволок к спасительному берегу. В этот миг я увидел, как падает пронзенный стрелами Максимилиан Коль, раненный в плечо и шею. Дунке вновь подносит запальник к затравочному отверстию – третий залп. «Скифы» отпрянули, вновь оставляя на земле убитых и раненых. А ко мне на помощь уже мчались Ротбауэр и Огастини. Мрачный, как всегда, Энцо Колонна, молча, точно заведенный, стрелял из штуцеров, которые раз за разом заряжала и подавала ему Иветт Дижон. Я никогда не спрашивал, сколько ему довелось убить людей до нашей встречи, но, похоже, всаживая в противника несовместимую с жизнью дозу свинца, он испытывал не больше сожалений, чем уминая жареную куриную ногу. Впрочем, как и «скифы», атаковавшие нас. Мои соратники забросили в сани Анри Бейля, кто-то протянул ему флягу, полную деревенского самогона.
– Что с ногой? – поинтересовался Ротбауэр.
– Стрела застряла в кольце кастета, но крови вроде немного.
Мой верный помощник хмуро покачал головой и бросил мне поводья коня.
– Скакать-то сможешь?
– Смогу.
Я бросил прощальный взгляд на противоположный берег. Окруженный башкирами Дунке с трудом поднялся на колени, держа в руках два пистолета. Два выстрела ударили в единый миг. Один в ближайшего противника, второй… Увы, война чертовски грязная штука. Второй пулей Михаэль Дунке вышиб себе мозги, чтобы не доставаться живым ужасным скифам.
– Вперед! – скомандовал я. – Вперед.
Все молча повиновались, понимая в душе, что задерживаться сейчас даже с тем, чтобы отомстить или похоронить трупы моих славных воинов, значило бы превратить в ничто их подвиг. «Вот ведь как, бывало, поворачивается судьба, – подумалось мне. – Почти все месяцы этой проклятой войны и Макс, и Михаэль сражались против Наполеона, а погибли в бою героями Великой армии».
Но как бы там ни было, дело было сделано. Удовлетворенные трофеем башкиры поопасались дальше преследовать не в меру зубастого противника. Мы были спасены.
Эту лесную заимку в лесу по дороге на Сморгонь построили еще во времена едва ли не полного владычества князей Радзивиллов в этих землях. В ту пору здесь устраивались знатные охоты. Однако уже лет пятнадцать никому не было дела до травли зверя. Расплодившиеся волки рыскали по округе, ища добычу, единственное семейство, обитавшее в этом забытом богом месте, сперва перепугалось, увидев столько вооруженных людей, но, осознав, что вместо грабежа и насилия радушных хозяев ожидает щедрая плата, превратились в саму любезность. Я и люди мои были мрачны, недавняя схватка у переправы дорого далась всему моему крохотному войску. Мало того что мы вместе прошли кровавой дорогой этой войны, до этого дня мы шли по ней практически без потерь. Смерть регулярно махала косой где-то совсем близко, но всякий раз промахивалась. До сегодняшнего дня. Убедившись, что мои люди размещены и накормлены, я вызвал к себе Ротбауэра и, перевязав противно ноющую рану, отправился с ним к конюшням.
– Будут какие-то приказания? – спросил Рольф, за последние месяцы как-то незаметно превратившийся из вчерашнего студента-медика в отличного штаб-офицера.
– Да. Ты знаешь, что в возах?
Ротбауэр поглядел на меня удивленно:
– Конечно.
– Прекрасно. Значит, разночтений у нас не будет. Через три часа я уеду. Со мной Огастини, Колонна, Маркетти, Поли и Бьяджи – словом, все те, кто может сойти за солдат итальянского корпуса. Вы же сидите здесь тихо. Я надеюсь появиться здесь до пятого декабря. К этому дню с тем, что называлось Великой армией, будет покончено. Из Сморгони Наполеон попросту сбежит в Париж, хотя и будет говорить красивые слова о будущих победах. В любом случае вы с Кляйном и Кашкой сидите здесь, никого не впускаете и не выпускаете. Если что, вы – база летучего отряда принца Богарне. Бумагу я вам оставлю. Если вдруг через трое суток я не вернусь, можете чувствовать себя полностью свободными. Вы отлично выполнили свой долг и достойны награды. Орденов и поместий здесь и сейчас обещать вам не могу, однако вот эти сокровища в случае моей гибели разделите между собой.
– А им? – Ротбауэр кивнул в сторону дома.
– Бейлю и мадам Дижон?
– Так точно.
– Бейлю – добраться до Парижа. А девушка… Я обещал Чуеву довезти ее до Парижа и присмотреть, чтобы она там спокойно дожила до встречи с ним. Конечно, смерть аннулирует все обещания, но даже если это мой последний приказ – это все же приказ: Иветт Дижон в Париже должна жить безбедно. Я рассчитываю, что ты его выполнишь безукоризненно.
– Так точно, экселенц.
Я попытался было развернуться и уйти, однако нога предательски подогнулась, так что я едва удержался на месте, схватившись за руку моего подчиненного.
– Болит? – тоном нянюшки спросил недоучившийся медик.
– Да. Счастье еще, что стрела застряла в кольце парижского кастета, ранила неглубоко, но припечатала хорошо. Ничего, все обойдется. И не такое проходили. А сейчас нам время передохнуть, перед рассветом выступаем. Сегодня начнется переправа, на этом берегу реки будет ужасный тарарам и неразбериха – самое время нанести удар.
Измотанные, чудом выжившие солдаты некогда Великой армии смотрели на кавалеристов итальянского корпуса на свежих конях с тем нескрываемым удивлением, с каким, должно быть, индейцы разглядывали первых европейцев, сошедших на их берег с утлых каравелл. Однако ордена Почетного легиона и Железной короны на моей груди делали свое дело. Идея спе́шить незнакомцев не посещала шальные головы чудом выживших французов. А если и посещала, то не задерживалась. Орден Святого Георгия я из ложной скромности в этом ряду крепить не стал, дабы не травмировать и без того травмированную психику ветеранов.
