была совсем другая дата. Лучше новый мир или хуже того, откуда я пришёл — Бог его знает. Я со своей стороны сделал, что мог, чтобы хоть немного исправить…ситуацию.
— С вашей точки зрения — исправить, — холодно заметил Карл.
— Вы совершенно правы, ваше величество. Однако даже в том положении, в каком вы сейчас находитесь, есть и светлые стороны.
— Возможно, но я их не вижу.
— Это оттого, что вы скорее Ричард Львиное Сердце, чем Александр Македонский, — усмехнулся я.
— Вы давно намекаете, что я не политик. Да, я не политик — я король. Политикой пусть занимается мой канцлер.
— Королевские ошибки дорого обходятся подданным, — я пожал плечами. — Я не призываю вас думать о благе шведов — это бесполезно. Но я прошу вас подумать о том, какой след вы оставите в истории. Хотите, чтобы вас и здесь помнили, как неудачливого авантюриста?.. Нет? Я так и думал.
— Иной раз, когда я говорю с вами, складывается полное ощущение беседы со школьным учителем, — покривился Карл.
— Так я и есть школьный учитель, — усмехнулся я. Пётр Алексеич, помнится, расколол меня быстро, а этот только сейчас догадался. — Просто учебник истории у меня слегка толще, чем тот, что был в своё время у вашего величества.
— О. Должно быть, потому мне не было скучно на…ваших уроках, — швед внезапно рассмеялся. — У вас было грандиозное преимущество, вы играли мной как кошка с мышью. И всё для того, чтобы переменить историю и вернуться домой. Как по мне, то это кристальной чистоты эгоизм с вашей стороны — играть людьми ради приватных интересов.
— Значит, мы с вами занимаемся одним и тем же, ваше величество.
— Не стоит равнять нас, — произнёс Карл. — Кто я — и кто вы?
— Как вы изволили заметить, ваше величество, у меня грандиозное преимущество. Это нас в какой-то мере уравнивает.
Надо же: мои слова, кажется, заставили Карлушу призадуматься. Хороший признак, пациент скорее жив, чем мёртв… Пётр сделал большую ошибку, полагая Карла взрослым и разговаривая с ним как с равным. А шведский король в свои двадцать семь ведёт себя почти как мои подопечные из девятого класса. Я и говорил с ним так же, как с учениками — и гляди-ка, сработало.
— Ну, что ж, господин учитель, я запомнил преподанный вами урок, — не без едкой иронии проговорил Карл. — Впредь постараюсь действовать куда осмотрительнее…с моей точки зрения.
— Это наилучшее, что вы можете сделать, ваше величество, — сказал я, хотя сильно сомневался, что этот великовозрастный старшеклассник не забудет всё сказанное и не ринется в новую авантюру ради хайпа. — А я сделаю всё, что зависит от меня… Вы ведь не забыли, что так или иначе я — гетман Малороссии Иван Мазепа? И действовать я стану в тех полномочиях, которые мне даёт это положение, хотя самому гетману это не по нраву.
— Я его понимаю.
— Вы, в отличие от гетмана, не стали совершать сомнительные сделки, — подкину-ка двусмысленность, пусть покумекает, ему полезно.
Пока мы обменивались мнениями, Пётр Алексеевич внимательнейшим образом нас изучал. Вот ведь хитрый жук: столкнул обоих лбами и наблюдает, выводы делает. Ломать ему эту игру я не хотел. А сейчас, если правильно понял его мимику, государь Карлушу сплавит за караул, а со мной уже будет беседовать всерьёз. Главное-то я сделал — заставил шведа задуматься и, вероятнее всего, подтолкнул к мысли о заключении союза с Россией. Карлу безразлично, против кого воевать, он как Портос — дерётся просто потому, что дерётся. Пётр ему тоже не нравится, но есть в Европе и другие коронованные личности, которых он бы с удовольствием увидел на виселице. Потому если и воевать, то лучше, если побившая тебя армия будет теперь на твоей стороне. Это политика, и на канцлера он такой важный вопрос уже не спихнёт.
Беседа надолго не затянулась, и завершилась примерно так, как я и предполагал. VIP-шведа проводили в его апартаменты, а мне Пётр Алексеевич учинил едва ли не допрос с пристрастием.
— Пошто со шведом словно с недорослем говорил? — он тут же начал мне, как тот мифический орёл, клевать мне печень.
— Потому что недоросль и есть, — покряхтел я, чувствуя тупую боль в грудине. — Ты, государь, с ним как со взрослым мужчиной говорил, а он мне моих учеников напомнил, даром, что дяде уже под тридцать. Задержка в развитии, бывает.
— Занятно, — сказал Пётр. — Говорят, шведы его любят, хоть король сей лет десять уже дома не бывал.
— Видать, за то и любят… Бог с ним, с Карлом, Пётр Алексеевич. У меня любопытные результаты по беседам с посланниками. Изложил, как водится, письменно, — я вынул из широкого рукава праздничного кунтуша свернутые в рулон и перевязанные шёлковой лентой бумаги, с почтением, как заведено в этой эпохе, передал их адресату. — Предполагаю попытку свержения Карла, ибо из Лондона в Стокгольм тоже прибыл посланник королевы. Говорят, между ним и принцессой Ульрикой-Элеонорой идет переписка, весьма далёкая от амурных тем. Возможно, принцесса поднимет перед риксдагом вопрос о лишении брата короны, поскольку он находится в плену.
— Отчего Каролусу сие не открыл?
— Не от меня он должен это узнать, государь, уж прости. Такую весть может принести только тот, кому Карл полностью доверяет.
— Ладно, устрою сие, — Пётр, бегло прочитав мою докладную, сунул бумаги в карман. — Теперь вернёмся к прежнему разговору. Ты сказал, что желаешь домой вернуться, а как — не ведаешь. Подумалось мне, будто перемены, из-за тебя случившиеся, и должны привести к тому.
— Если никто не помешает.
— Ясно. Сам-то что можешь с этим поделать?
— Продолжать то, что начал. Думаю, финал уже не за горами… У нас говорят: «Задницей чувствую».
— Чуять надобно сердцем, а не задницей, — насмешливо осадил меня Пётр Алексеевич. — Коль у вас всё через сидячее место делается, не удивлён, что у вас черти по земле гуляют и людей в свои игры втягивают… Сроков, стало быть, назвать не можешь.
— Мазепе в сентябре отпущенный Богом срок выйдет, — я пожал плечами. — Думаю, вряд ли сам протяну дольше. Что успею сделать, сделаю. Бумаги рублей на триста, наверное, извёл, и ещё изведу — надо записать всё, что смогу вспомнить.
— Не жалеешь, что
