— Это что такое? — прошептал Сан Саныч.
— Я же говорил — мотор сдох. Только что-то странно он себя ведет… — Никита был полностью поглощен зрелищем быстрого разложения.
Сундук думал, что его сейчас вырвет, однако каким-то чудом поток рвотных масс еще держался в рамках желудка. Мотор стремительно разлагался. И вот ведь странное дело: Сан Саныч абсолютно точно знал, что металл разлагается очень медленно и не так эффектно, поскольку его просто ржа ест. А тут прямо фильм ужасов какой-то, вампир на свету гниет. Плоть мотора целыми кусками отслаивалась от скелета и растекалась вонючей лужей по мрамору стола.
— Ну и смердит! — то ли восхитился, то ли ужаснулся Никита.
— Меня щас вырвет, — пообещал Сундук, а так как он был человеком слова, то тут же исполнил обещанное.
— Взаимно, — вырвалось у молодого патологоанатома и его тоже стошнило.
— Что за вонь тут у вас?! — возмутился вошедший в мертвецкую Дегтярук, еще без халата и перчаток.
Подойдя поближе, подполковник тоже расстался с содержимым своего желудка. На столе лежал в луже слизи, в которой копошились червяки, скелет лодочного мотора. Гипертрофированная грудная клетка, маленький таз, короткие ноги, руки длиннее тела в два раза…
— Твою мать… — протянули все трое разом и снова блеванули.
Постепенно мертвецкая заполнилась народом. Народ стоял, смотрел на скелет мотора и блевал, блевал, блевал, пока не приехали люди в скафандрах и не прекратили бесчинство.
Сан Саныч ушел после этого случая в священнослужители. Отстроил часовенку на берегу реки и отпевал там всякую технику. Со временем он стал отпевать и людей.
Сидел Кузя рядом с калиткой, страдал от жары, пялился в синее небо и ждал чуда.
Чего еще можно ждать, когда ждать от жизни уже нечего? Сколько раз он просился, чтобы мамка отправила его в монастырь, да не пускает она. Кто, говорит, по хозяйству мне помогать будет? И то правда, папка помер в прошлом году, таки сгубила его водка проклятая, и теперь Кузя у мамки один помощник. А хозяйство хоть и небольшое, да хлопотное: корова, две свиньи, курей два десятка, огород шесть соток, да еще два участка с картошкой по восемь соток. Вот и летает Кузя как чудо-птица на матюгах да затрещинах, прямо как в армии, где он месяц прослужил да полгода в психушке лежал на освидетельствовании. Ну, не как в армии, конечно… но тоскливо как-то, никакого света в жизни.
Вот его мамка посадила перед домом, на улице, рядом с калиткой, чтобы Кузя, которого на самом деле и не Кузьмой зовут, а Женькой Кузнецовым, продавал молоко, да сметану, да простоквашу. А какой толк, если сейчас подойдет Петька Лысый, опрокинет ящик, на котором выставлены банки да бутылки, да еще и больно ударит по щеке и уё. ком назовет?!
Лысый действительно показался в конце улицы, с приятелем вместе, уже пьяный. Кузя тяжело вздохнул от тяжких предчувствий. От мамки попадет, когда она увидит, что все разбито да разлито. Может, позвать ее?
Солнце пекло нещадно. Лето нынче жаркое выдалось, люди днем старались или за городом, на речке время проводить, или дома сидели, вентиляторами охлаждались. Кто ж пьет в такую погоду? Только Лысый и пьет. Вот он подошел со своим пьяным товарищем, осмотрел Кузю ехидным взглядом и сказал:
— Ну чё, коммерсант. уев, дай простокваши попить.
— Отвя-ань, — промычал Кузя. — Мамку щас позову.
— «Мамку позову»! — передразнил Лысый. — Дай, говорю, простокваши.
Дружок Лысого молчал, но пьяные его глазки буравили Кузю насквозь
— Заплати сначала, — сказал дурачок.
— Да пошел ты на х. й, дурак, — и Лысый отпихнул начавшего уже подниматься со скамейки Кузю.
Женька больно ударился о штакетник и в тоске огляделся. Улица пустая, как будто вымерли все, мамка на заднем дворе, ничего не услышит. Друг Лысого противно ухмылялся и что-то бормотал под нос. Сам Лысый зачерпнул стаканом простокваши прямо из бидона и теперь жадно пил. Простокваша была холодная, только что из голбца, где она остужалась. Кузя посмотрел, как Лысый пьет, а потом коротко, без замаха, ударил ладонью по дну стакана.
Стакан был уже старый, с трещиной от края до донышка, которая словно меридиан делила его на две неравные половинки, которые, как живые, вибрировали под пальцами. Конечно, от удара стакан не разбился вдребезги, хотя Кузя был достаточно силен и удар получился неслабый. Просто наконец две половинки стакана оставили друг друга, острыми краями порезав пальцы и губы Лысого. Заодно оказались выбиты два зуба, и от неожиданности Петька откусил край стакана, располосовав язык и десны.
Розовая жижа полилась на грудь запаниковавшему от боли и обиды Лысому. Его вопль прошил улицу от края до края, и в крике том было столько страха, что приятель его даже напустил в штаны.
— Я ненормальный, у меня справка есть, — оправдывался перед Лысым и его другом Кузя. Лысый продолжал орать, а его приятель стоял с открытым ртом и смотрел на Кузю.
А потом Женька сделал шаг. И еще один. И еще десять. За спиной остался крик Лысого, шум толпы, собиравшейся вокруг него, а Кузя все шел, и шел, и шел, и делал шаг за шагом, пока не вышел на окраину города и не остановил машину.
— Куда тебе? — спросил молодой водитель «КамАЗа».
— Просто подвезите, — ответил Кузя.
Ехали долго. Шофер попался неразговорчивый, вопросами не донимал, от Чемала до Бийска Кузя просто проспал. Спал и продолжал ждать чуда.
Чудо свершилось, когда выехали из Бийска. Был уже вечер.
— Я обратно, — сказал водитель.
— Я тоже, — согласился Кузя.
Ближе к ночи повалил снег.
— Что за черт?! — удивился водитель.
— Снег, — сказал Кузя. — Никогда не видел снег летом. Это чудо.
— Жопа это полная, а не чудо, — процедил водитель, потому что машину занесло и он выкручивал баранку в сторону заноса.
Кузя обиделся и замолчал. Двигатель «КамАЗа» ревел яростно и натужно, автомобиль преодолевал снежные барханы, которые вырастали на шоссе буквально за секунды. Свет фар никак не мог преодолеть пространство даже на метр вперед.
— Назад, бляха, придется, — зарычал водитель, — а то замерзнем на хрен, посреди дороги.
Разворот дался с большим трудом, но все же дался. Теперь ветер дул сзади и сбоку. Шофер включил печку и стал искать какую-нибудь радиостанцию, но в эфире были только помехи и треск. Мелькнул указатель — до Бийска еще сорок километров.
Вдруг водитель ударил по тормозам и выключил в кабине свет.
— Ё-моё, — прошептал он, вглядываясь в темноту.
Кузя последовал его примеру, и едва не вскрикнул: в кромешной тьме снежной июльской ночи в каком-то десятке метров от «КамАЗа» резвились киты. Или не киты, но в темноте существа, плескавшиеся в земле и вздымающие ввысь комья дерна и камни, которые в воздухе перемешивались со снегом, казались Кузе именно китами, которых он видел по телевизору.
Если бы не были видны гигантские тела неизвестных животных, вполне можно было бы подумать, что вокруг рвутся снаряды.
— А, прорвемся… — прошептал водитель, выжал сцепление, переключил скорость и утопил педаль газа до самого конца.
«КамАЗ» почти взлетел. Фары свирепо терзали темноту, расшвыривая ночь по бокам проезжей части, словно шар кегли. Кузя на мгновение оцепенел. А потом подумал, что он сейчас уедет, и до конца чуда не увидит. Водитель не остановится, он настроен очень серьезно, он не верит в чудо.
Женька открыл дверь и выпал в пургу.
Почему-то не было холодно. Снег не таял, он был похож на тополиный пух, с той лишь разницей, что не набивался в нос и рот. Снег ласкал и грел.
Кузя, расшибшийся весьма ощутимо, кое-как поднялся на четвереньки. Вокруг плескались киты, огромные туши зверей лоснились чернотой, глаза таинственно поблескивали, хотя никаких источников света в этой тьме египетской не было.
— Чуден, право, божий свет… — восхищенно просипел Кузя и тихо умер.
Водитель достиг Бийска буквально за час, когда снегопад прекратился так же внезапно, как и начался. Улицы города невозможно было узнать, деревья согнулись под тяжестью снега. Водитель остановился у ближайшего поста дорожно-патрульной службы и всю ночь просидел в кабине, не сомкнув глаз.
Катаклизма не случилось, утром все быстро растаяло. На обратном пути, возле указателя, где выпрыгнул Кузя, водитель не увидел ничего странного, кроме, разве что, изрытой земли, что убедило его в том, что события этой ночи — не сон.
— Даже на войне я в таких переплетах не бывал, — рассказывал он потом коллегам за бутылкой водки.
А Кузю так и не нашли. Никто так и не узнал, что последней мыслью в его голове проскочило, что не стоило бить Лысого стаканом. Прости меня, Лысый.
19. Западное кровопролитие
