Зимников отодвинул как можно дальше соображения морали, жалости, да и просто человеческого участия. Люди, которыми он командовал, уподобились шахматным фигуркам, передвигаемым по условной доске. Только эта игра была куда сложнее шахмат, поскольку включала гораздо больше переменных и неизвестных величин.
Но все же, каждый раз, когда в переговорах, быстрых совещаниях и коротких спорах возникала пауза, Зимников непременно старался заполнить ее каким-нибудь шумом. Он говорил, что-нибудь указывал или переставлял по столу предметы. Это были неосознанные, почти инстинктивные действия. Полковник боялся тишины, не хотел слышать далекую канонаду, изредка доносимую порывами ветра под маскировочную сеть полевого командного пункта…
Майор Антон Викторович Гревнев, командир разведбатальона бригады вел последний бой в своей жизни. Он хорошо понимал, что проживет в лучшем случае часы, а возможно – считанные минуты. Но на душе у офицера было непривычно спокойно и мирно. Насколько вообще можно оставаться умиротворенным в аду стремительной схватки.
Гревнев был из тех, кого иногда называли «вывезенцами», то есть офицером, вывезенным из окружения спецтранспортом. Традиционные представления о чести и обычная порядочность как правило обязывали командиров оставаться со своими солдатами, до самого конца. Но Империя не могла позволить себе трату драгоценного человеческого ресурса, каким являлся обстрелянный офицер. Поэтому, когда очередной «котел» начинал рушиться, их старались эвакуировать в первую очередь, любой ценой и даже против воли. «Вывезенцы» оставались жить, отягощенные виной и стыдом, за то, что не смогли или не захотели разделить участь собратьев по оружию. Их ценило командование, но сторонились сослуживцы – все же устои службы, устанавливаемые десятилетиями, оказывались сильнее соображений практичности и трезвого расчета.
За время совместной службы майор трижды просил у Зимникова возможности отправиться в самое пекло, чтобы искупить вину. Вину перед самим собой, перед совестью, вынужденной пойти на сделку с механической целесообразностью. Полковник сумрачно отвечал: «Запрещаю самоубиваться. Пригодишься».
До сего дня.
«Мне нужно время» - говорил Зимников. – «Хотя бы несколько часов, лучше всего -до вечера. Вряд ли они начнут новую ночную атаку, с неподготовленных позиций и в расстроенных порядках. Выиграть время сейчас можно только одним способом.»
Гревнев кивнул, не произнеся ни слова. Окружающее обрело какую-то особенную остроту, скрытый ранее смысл. Клонившееся к закату солнце, теплое, доброжелательное ко всем людям, независимо от цвета знамен. Легкий ветерок, овевающий лица. Запах свежеразрытой земли – неизменный спутник возводимых в чистом поле оборонительных рубежей. Голоса людей, перебрасывавшихся резкими, отрывистыми командами. Хрип рации, по которой связист пытался выйти на командование фронта, пока не протянули телефонную линию. Даже лежащая на столе стереотруба и антигазовая маска с мутноватыми стеклами казались исполнены особого значения, как предметы, которые пока не нужны, но очень скоро станут жизненно необходимы.
«Сбей их фланг» - приказал полковник, четко и ясно, но так, словно каждое слово было сизифовым валуном. – «Заставь поверить, что это полноценный контрудар и от…».
Зимников замолчал. Наверное, он хотел добавить формальное «и отходи», но в последний момент передумал, не желая унижать себя и майора заведомой ложью. В таких обстоятельствах и с таким приказом не может быть никаких «отходи». Полковник выписывал разведчикам билет в одну сторону, и все это понимали.
«Сделаем, Захарыч. Сделаем» - просто сказал Гревнев, без всяких «так точно», переходя на «ты». Идущий на смерть заслужил такую привилегию, и комбриг молчаливо признал за ним это право.
Не было возможности организовывать правильный бой атакующей батальонной группы, поэтому майор выбрал «классику» - боевой порядок в одну колонну с выделением боевого охранения. Разведчикам улыбнулась удача, и немного подыграл противник, который, похоже, не очень привык к встречным боям и к тому же впал в грех самоуверенности после успешной ночной атаки и стремительного разгрома пехотной дивизии.
Разведбат буквально затоптал какое-то небольшое вражеское подразделение, вырвавшееся впереди основных порядков штурмдивизии, а боевое охранение донесло, что дальше идут пехота и танки. По уставу батальон должен организовать устойчивую оборону и систему огня в течение часа, но разведчики управились быстрее и даже успели выставить маленькое минное поле, использовав скудный запас.
Противник слишком спешил, «ягеры» обрушились на батальон всей массой, намереваясь задавить с ходу, и Гревнев сделал все, чтобы показать, как они ошиблись.
Батальонные командиры проводили быструю рекогносцировку, уточняли положение и возможные направления действий противника. Определяли наиболее важные участки местности, от удержания которых зависела устойчивость обороны, танкоопасные направления, подлежащие минированию и артиллерийскому перекрытию. Обустраивали основные и запасные огневые позиции артиллерии, укрытия для малочисленной бронетехники. Организовывали рубежи развертывания для контратак, инженерные заграждения. Выбирали места для расположения командных пунктов, подразделений технического обеспечения и тыла. И всем этим многоплановым, многоуровневым процессом, подобно опытному дирижеру управлял командир сводно-гвардейской бригады.
Каждая минута была драгоценной, она падала в песочных часах времени подобно бриллианту, знаменуя еще одно ценное указание; дополнительную линию телефонной связи; лишний мешок, наполненный землей и уложенный в подковообразные дзоты и огневые точки; еще один метр перекрытой щели или неглубокой траншеи, откапываемой матерящейся пехотой.
За это время платили кровью те, кто ушел в передовое охранение и сбил план вражеской атаки. Далекая канонада продолжалась, и новые столбики тонких дымков поднимались от линии горизонта, обозначая подожженную технику. Свою ли, чужую? Этого не мог сказать никто.
Окопы для стрелков; позиции для пулеметов; запасные позиции для пулеметов; медицинский пункт; пункты водоснабжения – бригада закапывалась в землю буквально на глазах, подобно заморскому зверю броненосцу. Зимников смотрел на часы, как сказочный охотник на нечисть, ожидающий рассвета. Только полковник ожидал прихода вечера и солнечного заката.
Впереди появились вражеские разведчики. Небольшие подвижные группы на бронеавтомобилях и транспортерах «Кацхен» начали прощупывать передний край бригадной обороны, но очень несмело, почти робко, предпочитая вести чисто визуальное наблюдение. Они не столько изучали рубежи, сколько пытались определить, как широко развернулась бригада, и где заканчиваются ее фланги.
Яростная перестрелка слабела. Акустические посты вычислили момент, когда слаженный хор многих стволов разведбата начал глохнуть, распадаться на отдельные очаги, нестройно отвечающие крепнущей артиллерии «ягеров». Солнце покраснело и клонилось к закату, длинные тени побежали по земле.
Бой продолжался.
Зазвонил полевой телефон, Зимников поднял трубку американского аппарата с клеймом горна на корпусе.
- Третий пост акустиков докладывает – стрельба прекратилась, - прогудела мембрана.
- Она прекращалась уже дважды, - отрывисто сказал полковник.
- Пятнадцать минут тишины, только одиночные выстрелы из винтовок и пистолетов.
- Понял, - произнес Петр Захарович и дал отбой.
Комбриг встал и скрестил металлические пальцы. Окружающее до странности напомнило события двухлетней давности, когда аэродесантный батальон так же держал оборону против превосходящих сил врага, только далеко, в чужой стране. Тогда Зимников потерял почти весь батальон и собственные руки. Во что теперь обойдется схватка?
Полковник подумал о том, что могут означать одиночные выстрелы после боя и скрипнул зубами. Взглянул на мутное солнце, царапнувшее землю бордовым боком, на окрасившиеся красным тучи, плывущие по темнеющему небу, похожие на клочья грязной ваты, остающиеся после операций в медсанбатах.
- Не успели, твари, - тихонько сказал он. – Не успели. А завтра посмотрим, у кого яйца крепче.
Зазвонил полевой телефон. Томас, не отрываясь от вороха бумаг, не глядя на стоящего перед ним человека в черной форме, поднял трубку. Эбонит, прижатый к уху, показался очень холодным и неприятно скользким.
- Генерал Фрикке? - для проформы спросил генерал дер панцертруппен.
- Так точно, - с умеренной бодростью отозвался Томас. – Я весь внимание.
