этой встречи не ел два дня, чтоб мой аппетит выглядел натуральным), товарищ Митрополитов:
— И много у Вас таких документов?
— Страниц сто пятьдесят.
— Сколько Вы за них хотите?
— Сто тысяч фунтов стерлингов, чтоб я мог убраться подальше из этой страны и спрятаться поглубже от «Secret Intelligence Service».
Если чего-то хочешь — проси в три раза больше. Я б не отказался от 30—50-ти тысяч, в бумажках с портретом британской королевы.
— Могу помочь Вам перебраться в СССР.
Я в самом деле поперхнулся кофе, а затем мучительно-долго прокашливался… Затем, очень громко смеялся, схватившись за живот.
Наконец, обретя способность говорить:
— Better dead than red! Я знаю какие порядки вы там устроили, мистер большевик — поэтому, я лучше сдохну здесь!
С лютой ненавистью на меня посмотрев, тот:
— Я тоже знаю, какие порядки вы устроили на нашем Севере во время интервенции!
— Если у Вас какие-то претензии — предъявите их нашему правительству. А я пришёл с деловым предложением, а не на исторический диспут.
Помолчали, остыли… Затем он:
— У нас нет таких денег.
Донельзя серьёзно, тыча пальцем в бумажку с английским текстом:
— В Коминтерне попросите, мистер чекист. Судя по этим документам — они, гораздо большие суммы в швейцарские банки переводят. Или, мне к ним и обратиться? С тех и миллион запросить можно — как с наиболее заинтересованной стороны.
После этих слов, представитель личной разведки Сталина, начал соображать более конструктивно:
— Не советую этого делать, мистер! Коминтерновцы — парни серьёзные, могут и не понять ваших шуток… Десять тысяч фунтов.
— «Десять тысяч»? За информацию, которая возможно спасёт ваш Советский Союз⁈ О вас — о большевиках, я был гораздо лучшего мнения… Чисто из уважения к вашему Дзержинскому — девяносто пять тысяч и ни центом меньше!
Началась нормальная, азартная торговля, после которой — ударили по рукам на 35 тысячах фунтов стерлингов, договорившись встретиться через три дня на этом же месте.
* * *
На следующую встречу с агентом Отдела внешних сношений Рабкрина, я летел как на крыльях. Ещё бы — одним выстрелом двух зайцев: и Коминтерну зачётно подосрать и малёха бабла срубить для дальнейшего погрессорства…
Такое, не у каждого залётного фраера получается!
Товарищ Митрополитов, уже сидел в знакомом бистро (что-то здесь сегодня как-то многолюдно…) и не здороваясь:
— Принесли?
Кладу на стол увесистую папку и в свою очередь:
— Я-то, принёс. А Вы?
Вместо ответа, тот ногой подвигает мне солидный на вид саквояжник:
— Как и договаривались — тридцать пять тысяч фунтов. Пересчитывать будете?
Тут признаюсь, как Кисе Воробьянинову — мне разум затмил «бриллиантовый дым»: один фунт стерлингов — равнялся двухсот пятидесяти франкам и за эти деньги — я смогу всю ту стоянку с «Мак-Бульдогами» скупить и, ещё на запчасти и инструмент останется!
Ни о чём больше не соображая:
— Конечно! Как у вас в России говорят: «Деньги счёт любят».
Наклоняюсь за саквояжником и тут…
Кажется, вся наша Вселенная взорвалась у меня в голове!
По крайней мере — её обитаемая часть.
Очнулся на полу: затылок ссаднит, голова болит и чую — весь мокрый. Надо мной незнакомые, встревоженные лица, лопочут что-то, но понимаю только: «месье», да «месье»…
Лежу, соображаю:
«Что это было? Никак, мне по комполу… Да, да! Слева, за соседним столиком находился какой-то тип, читающий газету. И справа тоже — тот ещё отвернулся, как я подошёл. Это надо же было так лажануться… А почему я мокрый? Обосцался к тому же, что ли? Стыдобище то, какое»!
Заметил у одного француза кувшин в руках и обрадовался: не обосцался, это просто на меня воду лили — пытаясь привести в чувства.
Сажусь на задницу — страшно болит голова, перед глазами всё плывёт… Сперва, зыркаю по сторонам — а вдруг произойдёт чудо. Увы… Чудес не бывает: мой развёрзнутый настежь портфель валяется на полу, а саквояжника с фунтами и след простыл. Пощупал болящую бестолковку — всего лишь здоровенная шишка. А я ж, было подумал — мозги наружу выскочили.
Хм… По ходу, у меня нет мозгов — раз так тупо дал себя развести.
Встаю, пошатываюсь, щупаю себя по карманам. Вроде бы всё на месте — главное бумажник. Вытаскиваю франки и сую одну бумажку:
— Вызовете мне такси, чёртовы лягушатники!
Тот, что с кувшином — по всей видимости хозян заведения:
— Taxi?
— ТАКСИ!!! Быстро, быстро, бисовы дети!
— «Bistro»? Où es tu maintenant? Au théâtre, ou quoi?
— В смысле — «шнель, шнель», тупица!
— Rapide? Vous appeler rapidement un taxi?
— Яволь!
Бухтит:
— Je dirais que oui, stupide bosh…
Кажется, он меня за немца принял.
* * *
От удара по темечку, у меня не только здоровущая шишка на нём соскочила — но и почему-то образовалась нездоровая «синева» под глазами. Не говоря уже про головокружение, тошноту и прочие признаки сотрясения мозга средней степени.
Так что остаточное время «командировки», пришлось отлёживаться на второй квартире — на которую съехал после разговора с товарищем Ивановым, прежде чем снять третью — под именем пана Дрякулы. С Александром Прасоловым, Иохелем Гейдлихом, Максимом Семёновичем и прочими нужными людьми общался по имеющемуся телефону, так что без особых проблем.
Все мои подарки и покупки уехали по железной дороге в Марсель, где будут погружены на первый же попутный пароход и, отправлены через Гамбург и Таллин в Ленинград. Мы же с архитектором Прасоловым несколько задержимся — он по делам Выставки, я из-за него.
Вместе приехали — вместе и должны уехать.
Гейдлиха с грузом догоним в Гамбурге, где нас обоих уже будут поджидать Вилли Мюнценберг — Председатель «Межрабпома» и Франц Юнг — Представитель «Международной рабочей помощи» при штаб-квартире Коминтерне в Москве. Там оформим все бумаги, сядем с Александром Александровичем на пароход и домой.
Пока выздоравливаю, почитываю белоэмигранскую прессу. А, там…
Не опишешь в словах!
Бурлит и воняет — как будто вагон дрожжей в городскую канализацию вбросили.
Из-за «производственной» травмы пришлось пропустить «рандеву» с белогвардецами из РОВСа. Да, в принципе и хер с ним: судя по «криминальной хронике» — дело своё они сделали.
* * *
К счастью, как и обычно — всё на мне заживает, как на собаке.
Как только голова болеть перестала, синяки под глазами прошли, а шишка на ней — спокойно скрывалась под зачётной французской шляпой, купленной взамен утраченной немецкой —
