Эх, парень, тебе бы самую чуточку подождать, до нэпа. Ленька Пантелеев да Иван Николаев тоже под чекистов «косили», когда совбуров грабили. Кончили, правда, плохо, но это уже другой вопрос.
— А как в Архангельск пришли, мой взвод в подчинение особисту дали — вот, думаю, можно и развернуться. Конасов же дурак, дальше своего носа не видит, даже с бойцами познакомиться не соизволил, вот раздолье-то где. А коли у тебя парни верные, делом повязанные, можно такого наворотить, а потом за бугор свалить, если рыжья надыбать.
— А я здесь каким боком?
— Да таким, — хохотнул вор, уже не таясь. — Особист мой, когда про тебя говорить стал, буркнул — вот ведь принесло на мою голову соглядатая московского. Я кое-кого поспрашивал, говорят — Аксенов мужик честный, справедливый. Я и подумал: если он честный, да справедливый, к чему такой? И товарищу Конасову помогу, и мне головной боли меньше. Я же чего хотел? Хотел тебя при попытке к бегству устосать, парням сказал, чтобы по моему сигналу валили, только народу на улице много, не рискнул. И ты, молодец, дергаться не стал.
— У тебя в подручных весь взвод ходил или как?
— Э, начальничек, так мы не договаривались, — протянул Семенов. — Я своих друганов не закладываю, пусть они даже не деловые, а так, сявки. И смысла мне нет вкладывать. Я, что, за это послабление получу?
— То есть, можно весь взвод к стенке ставить? — уточнил я.
— А по мне так хоть всю дивизию к стенке ставь. Хоть раком ее ставь, хоть к стенке. Меня же ты к стенке поставишь, да?
— Поставлю, — не стал я кривить душой.
— Меня поставят, так хрен ли о ком-то жалеть? — хмыкнул уголовник.
— Ну и ладно, — махнул я рукой. — Весь взвод, так весь взвод, мне уголовников не жаль. И цацки, которые ты у офицеров взял, хозяевам верну.
— Цацки-то им на хрена возвращать? — огорчился уголовник. — Меня ладно, шлепнешь, а цацки-то? Тебе не нужны, оставишь кому-нибудь. Офицериков все равно к стенке поставят, зачем им побрякушки?
— Если поставят, так вместе с цацками и закопают. А с мертвых снимать какой проворный начнет — руки поотрываю. Понял, что краденое добро счастья не принесет?
Уголовник глумливо развел руками.
— Ты, начальничек, про сокола с вороном сказку знаешь?
— А ты себя соколом мнишь? — поинтересовался я. — Дескать, лучше глоток свежей крови, чем мертвечина? Ты, гражданин Семенов, а ты точно Семенов? —Впрочем, мне без разницы, под какой фамилией тебя расстреливать. А кем себя мнишь — соколом или петухом щипаным, мне без разницы.
— Начальник, ты лишнее-то не базарь, — с угрозой произнес уголовник. — За слова-то отвечать придется.
— Перед тобой, что ли? — усмехнулся я. Подумав, махнул рукой. — Ладно, хочешь себя соколом считать, считай. Скажи-ка лучше, что ты с офицерами хотел сделать? Расстрелять, чтобы сапогами разжиться? Не маловато будет?
— Умный ты больно, — покачал головой бандит. — Догадаешься с трех раз?
— А что тут догадываться? Старо, как мир. Стал бы ты за офицеров с их семей выкуп требовать, а жены да матери за своих мужчин последнее тебе принесут. Так?
— Так. И бирюльки последние принесут, и сами перед тобой ноги раздвинут.
Дальше разговаривать с уголовником я не видел смысла. Он даже не больной, а сама болезнь, и от этой болезни есть только одно лекарство — пуля.
Пока беседовал с Семеновым, прибыл комиссар, а с ним еще и целая подвода с хлебом. Есть заключенные, их теперь надо кормить. Да я и сам от куска хлеба не отказался бы. Но вначале надо покормить задержанных. Не спросил Семенова — кормил он людей или нет, но скорее всего, нет.
Титан уже благополучно пыхтел, обдавая паром, а красноармейцы наливали кипяток в котелки и разносили по камерам.
— Володь, а ты чего к телефону не подходишь? — поинтересовался Виктор. — Звонок не слышишь?
А мне и впрямь показалось, что где-то что-то трезвонило, но решил, что слышу шум трамвая.
— А здесь телефон есть? — удивился я.
— Конечно. Это же мобилизационный пункт, он в кабинете начальника установлен.
Ну вот, разведчик называется. Не удосужился проверить.
— Правда я и сам недавно узнал, — засмеялся Спешилов. — Когда хлеб в горисполкоме выбивать ходил, спрашивают — не видал ли Аксенова? Знают уже, что мы с тобой с Мудьюга вместе бежали. Я и говорю — мол, его по ошибке арестовали, выручать ходил, а теперь он в мобилизационном пункте с задержанными порядок наводит. Попов, председатель, звонить кинулся, а ты трубку не взял. Новость для тебя есть.
— Вить, давай перекусим сначала, — взмолился я. — Я же целый день ничего не ел, живот подвело, уже ничего не соображаю.
— День... Да ты уже сутки не ел, — хмыкнул комиссар. — Тебя вчера утром задержали, а нынче уже новый день пошел.
— Сутки?
А ведь и точно. Весь вечер и всю ночь допрашивали, проверяли. То-то я думаю, отчего есть хочется?
Мы с комиссаром отправились в кабинет начальника. Правда, тот оказался заперт. Я уже стал обдумывать — как ломать дверь, а Виктор просто провел ладонью по косяку и с удовлетворением обнаружил наверху ключ.
— Так обычное дело, — пояснил комиссар. — Я сам иной раз ключ сверху кладу, чтобы не потерять.
— Охренел ты, товарищ комиссар. А как же режим секретности? Тебя особисты еще за задницу не брали за такие дела? — хмуро поинтересовался я.
— Володь, а что у меня может быть секретного? Оперативные карты у начальника штаба, секретные приказы — у командира бригады. Думаешь, шпионам нужна наглядная агитация или газета «Правда»?
— Витя, чтобы я больше о таком не слышал, — возмутился я. — Дело даже не в секретах, а в тебе. Найдется какой-нибудь дуралей, вроде Конасова, пришьет тебе отсутствие бдительности, и придется тебе долго потом с ушей пыль стряхивать. И пример опять-таки дурной подаешь.
— Вовка, не будь занудой! — жизнерадостно хлопнул меня по спине комиссар.
Мы с Витькой отыскали в кабинете стаканы в подстаканниках, сходили за кипятком и совершенно счастливые уселись за стол, где и на самом деле стоял телефонный аппарат.
Телефон — это хорошо. Вообще мне понравился этот мобилизационный пункт. Сделано все с толком, есть помещения разного размера и функционала. Не удивлюсь, если здесь и комната для задержанных отыщется. Будь я начальником Архангельской губчека занял бы это здание. Большие комнаты можно переделать под кабинеты или пока так оставить. Будут еще задержанные, будут.
— А хочешь главную новость услышать? — жизнерадостно поинтересовался комиссар.
Мне уже не хотелось слышать никаких новостей. Сейчас бы домой, да спать. И Галинка наверняка беспокоится обо мне.
— Какую?
— Звони на коммутатор, проси, чтобы соединили с председателем губисполкома, сам и узнаешь, — предложил Спешилов. — Сейчас, подожди, телефон Попова вспомню.
Виктор нахмурился, припоминая, кивнул:
— Значит так, телефон товарища Попова тридцать два — четырнадцать.
Ух ты! Всегда завидовал людям, способным запоминать номера телефонов с первого раза. Мне же приходилось раскладывать номера на исторические даты, так проще. Значит, тридцать два, начало Смоленской войны, а четырнадцать, тут уж понятно.
— Алло? Барышня, мне тридцать два — четырнадцать. Скажите — Аксенов.
Через полминуты в трубке послышался голос Михаила Артемовича, руководителя подполья. Теперь уже бывшего.
— Владимир Иванович? К нам из Москвы телеграмма. Слушаете? Сейчас прочитаю. Так... Назначить товарища Аксенова Владимира Ивановича уполномоченным ВЧК по Архангельской губернии на правах начальника губчека. Дзержинский. — Я начал что-то блеять, но Михаил Артемович продолжил: — Подожди, Владимир Иванович, не все. Еще одна телеграмма. Читаю: «Назначить товарища Аксенова Владимира Ивановича председателем правительственной комиссии по расследованию злодеяний интервентов и белогвардейцев на Севере. Подпись предсовнаркома Ленин». Так что поздравляю тебя, а завтра жду на совещании. Думай, как работу станешь налаживать.
