посту, Кудюмов, или его напарник, которого мы никогда не видели. Надо идти, и брать под наблюдение или склад, или деда, на месте разберемся, больше вариантов у меня просто не было.
На территорию склада я проник со стороны лабаза, почти бесшумно, наказав Демону сидеть на месте, потому как скребясь своими длинными когтями по бетонной плите забора, он бы разбудил всю округу. А поднять его на руках, чтобы перебросить через забор тихо, я бы не смог. Я выглянул из-за угла. Разворотная площадка перед ангаром была погружена во тьму. Неяркие фонари висели над воротами склада с различимыми отсюда, висящими на шнурках дощечками с пластилиновыми печатями, над входом в сторожку и в крытой курилке, где у стены были аккуратно составлены метла и лопаты. Меня пробил холодный пот — Дима рассказывал, что он здесь прокапывал канавку совковой лопатой, по просьбе любезного Павла Афанасьевича, который потянул руку. Я, вдоль забора, не выходя из тени, стараясь ставить туфлю на полную ступню, двинулся в сторону курилки. А вот и совковая лопата, с отпиленным черенком, след от сучка, в середине деревянной ручки удивительно напоминают спил на заляпанной темными пятнами палке, которой кто-то убил Лену. Я эти черно- белые фотографии, с места происшествия, запомнил на всю жизнь.
— Вот, всегда я на мелочах попадаюсь — я обернулся на знакомый, мгновенно ставший ненавистным, голос. Павел Афанасьевич Кудюмов, не входя в круг света, стоял в трех метрах от меня, в тени. Но пистолет в его уверенной руке я заметил.
— А я то думаю, кто там у меня бродит по двору, вышел, а это наша милиция пришла за мной. Здравствуй Паша.
— Доброй ночи, Павел Афанасьевич.
— Ну давай, заходи ко мне, чаю попьем, поговорим.
— А, зачем, мне заходить? Сейчас ребята подойдут и, мы с вами, в отдел поедем.
— Паша, если бы были ребята, они давно бы мне «Руки вверх» кричали. А ты сегодня один. Давай заходи!
— Что бы вы меня там по-тихому удавили, как парней с автопатруля?
— Что тебе старика то бояться? Да и не трону я тебя! Свяжу и уйду, засиделся я на этом месте, в дорогу пора старому бродяге.
— Нет, я лучше тут, на воздухе постою.
— Ну, как хочешь, хотя я тебя не обманываю.
— Лене тоже, наверное, обещали жизнь оставить?
— Да, с Димкиной шалавой грязно получилось. Но она сама виновата, не встал у меня на нее, видно возраст. Ну я тут разозлился, и ее палкой то истыкал, а она вишь, нежная оказалась, померла. Ну ладно, утро уже скоро…
— Последний вопрос, Павел Афанасьевич… А почему Лена?
— Да потому, что этот дуболом, меня в магазине том, чуть не застрелил, пуля у самого виска прошла, аж волосы на жопе дыбом встали. Ну ладно, некогда болтать. Во внутрь идешь?
— Не, здесь помирать буду, вдруг кто-то услышит
— Да кто услышит — старый упарь сунул кисть с пистолетом вглубь рукава фуфайки. В это время Демон, на удивление бесшумно пролезший под воротами и подошедший к убийце сзади, вцепился зубами в прикрытую лишь тонкими брюками ляжку, над обрезом грубого голенища кирзового сапога. Павел Афанасьевич, тонко, по заячьи взвизгнул, и изогнувшись вниз, два раза пальнул в сторону пережёвывающего его плоть пса. Стрелять через рукав фуфайки может быть и тише, но точность исчезает, поэтому Демон взвизгнул и разжал пасть только на втором выстреле. Злобно и торжествующе глядя мне в глаза, одной рукой инстинктивно зажав покусанное место, Павел Афанасьевич успел вскинуть мне навстречу свой рукав фуфайки, с тоненькой струйкой порохового дыма оттуда, а потом его лицо стало растерянным. А вот не хрен из автоматических пистолетов стрелять через одежду. Начитаются «Зеленых фургонов», где Червень из карманов пальто, с двух «наганов», людей пачками валил, и начинают обезьянничать.
Видно сильно «Макаров» затвором ткань зажевал, и застрял намертво, поэтому почтенный сторож рывком скинул с себя ватник, и кривясь от боли в ноге, встал в классическую боксерскую стойку. Я за это время тоже успел вооружиться, только штыковой лопаты не нашел, пришлось подхватить метлу, с крепко насаженным на черенок новым березовым веником.
— Что, старый, боксировал раньше?
— А ты не смейся, сученок, я тебя сейчас уделаю. Я в свое время кандидатом в мастера был, пока волки позорные меня в пятьдесят восьмом не повязали.
Я от досады чуть не стукнул себя черенком по голове — то же мне, юрист- всезнайка. Для меня Уголовный кодекс одна тысяча девятьсот шестидесятого года — седая древность, а тут передо мной, как Мухаммед Али, прыгает старикашка, которого судили по статьям кодекса двадцать шестого года, а там была совсем другая нумерация статей.
— Как же- как же — статьи сто пятьдесят три и сто тридцать шесть …на!
— Да, с-сука — дед не смог сблизиться со мной, а березовые прутья, через тонкую ткань рубашки, бьют очень больно: — не добил, сучку, а она на меня показания дала, вот за эту небрежность, мне пятнадцать лет впаяли.
Через пять минут сохранялась патовая ситуация — дед получил один раз метлой в лицо и кровил из многих точек, меня он подловил один раз, чуть не вырвав метлу, но я смог пнуть его в колено, и Афанасьевич метлу отпустил. Зато я смог запнуть фуфайку с заклинившим пистолетом под тяжелую скамейку в курилке, и что бы достать ее оттуда надо было становится на корточки. Площадка позволяла нам гоняться друг за другом кругами очень долго, и мне кажется, что старый уголовник, уже, хотел бы убежать.
Павел Афанасьевич, наконец, перестал прыгать вокруг меня, и остановился, тяжело дыша, выставив перед собой сжатые кулаки.
— Жаль, что твоя шлюшка успела уехать, а то бы я ее во все щели поимел, да и сбросил под электричку, как и остальных….
Если он думал, что я от этих слов брошусь на него в ближний бой, то дедушка, как-то, очень сильно ошибся. Я тоже устал скакать, ежесекундно отслеживая положение рук и ног старого боксера, и очень хотел, чтобы появилась конница из-за холмов. Но видно стрельба во дворе в четыре часа утра, покой наших граждан не обеспокоил, и я начал кричать. Я кричал не затыкаясь, только иногда жадно схватывая раззявленным ртом воздух. Через пару минут от моих криков стали зажигаться электрический свет в окрестных домах. Дед попытался убежать, но я успел сунуть ему
