заправленной в потертое пальто с воротником из лисы. Некогда рыжей, а теперь выгоревшей и по-старчески седой.
— Я, теть Зин, привет! — подошел я и обнял соседку. — Как здоровье?
— А я-то и смотрю, ты — не ты! Белый, как лунь стал. Где твои рыжие вихры, Сашка?
Она вздохнула, но смотрела на меня как-то удивительно светло.
— Ну так… Не молодеем, теть Зин. А ты, я смотрю, молодцом. Хорошо выглядишь.
— Скажешь тоже, — отмахнулась бабулька. — Девятый десяток разменяла, а боженька все не может прибрать меня. Ноги не ходют, а все одно живу.
Ворчала тетя Зина по привычке, а всё-таки нехитрый комплимент и её порадовал.
— Так и живи. Сто лет живи.
— Да какой там? В магазин сходишь, и полпенсии нет. Хоть вообще не ходи. Вот раньше, помню, не шибко богато жили, но в достатке, еще и откладывать умудрялись при советской власти-то. А сейчас вот ведь как — за коммуналку внуки платят, их приходится просить. Не тяну одна…
— Хорошие у тебя внуки, тетя Зина. Вот ради них и живи.
Мы попрощались, и я вышел из подъезда. Вечернее небо хмурилось снежными тучками. Ветер задувал в рукава дубленки, а свитерок непривычно колол кожу.
Сейчас отнесу посылку Гурьева, заскочу в старенький магазинчик, который тут с торца дома был, возьму самую большую вяленую щуку и полторашку, на разлив, своего любимого пива. Как раньше… Нефильтрованного с легкой горчинкой.
От таких мыслей я чуть слюной не подавился. Пиво в этом магазинчике с советских времен еще покупал. Когда на розлив, а когда в бутылках. Если в «чебурашках», то непременно в темном стекле. Потом, когда пустая тара накапливалась, сдавал «чебурашки» в этот же магазин. Как сейчас помню, по двенадцать копеек за штуку, а с 1981-го по двадцать. Кэшбэк во всем мире появился в современное время, а в СССР его придумали очень давно, как сдачу стеклотары.
Но, проходя мимо того места, где должен был быть заветный магазин, я увидел вывеску совсем не пивную. Буквы над железной дверью ядовито светили неоном: «Ставки на спорт».
Тьфу, ты! Жаль магазинчик, ушла эпоха… Ладно, придется в «Пятерочке» пастеризованную дрянь, именуемую пивом, купить и вяленого мягкогобокого леща с пожелтевшим брюхом в вакуумной упаковке.
Я не стал идти на остановку, решил прогуляться. Дом по тому адресу, что дал мне полковник Гурьев, находился, так сказать, не далеко и не близко. Пройдусь. Не слишком большой, но пухловатый сверток выпирал из кармана дубленки. Надо было в пакет его положить.
Полковник просил на адрес отнести небольшую посылочку. Сам не мог, якобы там контингент из бывших сидельцев. Не хотел светиться и быть замеченным в связях с ранее судимыми. Что ж… его понять можно, вот только что связывает начальника колонии с жульманами? Уверен, что там меня ждут не законопослушные, исправившиеся и покаявшиеся за прошлые грешки люди. А урки по жизни, потому и не отправился полкан по такому адресу сам.
Отказывать всё же я ему не стал, он мне еще пригодится. Несколько друзей в колонии у меня осталось, прикипел к пацанам. Обещался проведывать их, а все свидания — через подпись Хозяина. Да и мужик он, вроде, неплохой, деятельность общественную, в которую я ввязался, поддерживал — слишком долго умасливать не приходилось. Но ясен пень, не на одну зарплату человек живет. Одни котлы у него чего стоят и тачка. На зарплату такие не купишь. Ну, не мне судить, сейчас каждый, кто при власти, под себя гребет. Принято так…
Я зашел в хиреющий крохотный продуктовый магазинчик. Усталая тетя-продавщица, она же, наверняка, и хозяйка лавки, с красными от недосыпа глазами, было обрадовалась покупателю (выручки сегодня, видно, кот наплакал), но я взял лишь пакет, переложил туда сверток. Тетя вздохнула.
Тогда я купил еще пару шоколадок, чтобы внести хоть какую-то лепту в её честное дело. Рассчитался и пошел на выход — а там незаметно воткнул эти шоколадки на место на стеллаже. Не люблю сладкое…
Магазинчик, конечно, скоро загнется. Не выдерживает конкуренции с сетевыми громадинами с доставкой. Разрастающийся человейник поглотит душу. И станем мы былинками городской сети, где нет места живому общению, походам в булочную, в гости, на горку. Или просто выйти и посидеть во дворе на лавочке с гитарой или козла забить под «грибком». Нет и не будет уже такого. Теперь мы не только не знаем своих соседей по двору, а не ведаем даже, кто в подъезде, на площадке с нами одной живет. Не здороваемся и уж точно не справляем вместе за шумным застольем первое и девятое мая, накричавшись до хрипоты «ура» после городской демонстрации.
И злость меня такая взяла… Неужели ничего нельзя изменить? Можно. С себя начать! А вернее, с полковника.
Ведь кое-что в моих руках. Если Гурьев делишки мутит, я ему на хвост наступлю. Пусть это маленький, но удар по махине коррупции, а я спать буду спокойней, что мимо не прошел.
Зашел в арку, укрывшись от посторонних взглядов, вытащил из пакета сверток и разорвал его. Склеен он был на совесть, из многих слоев оберточной бумаги. Которая, казалось, никак не хотела кончаться. Я всё рвал и рвал, добираясь до содержимого, а бумага так и не заканчивалась. Что за чёрт?..
— Гражданин! Вы чего мусорите? — в арку заглянула бородатая морда дворника.
Как ни странно, русская. Даже прищур как у деда Щукаря.
— Извини, отец, — ответил я. — Я сам всё и соберу.
А сам продолжал терзать сверток.
— Хе, — хмыкнул дворник и побрел прочь, бубня ко мне спиной: — Отца нашел. Да мы с тобой, почитай, одних годков будем.
Он прав… Не смирился я, что почти уже жизнь прошла. Все пацаном себя представлял — из тех времен, когда железные двери за моею спиной только закрылись.
Пух! — бумага разлетелась клочками, а в руках ничего не осталось. Что за ерунда? Пусто? Кукла? Зачем?..
Сам себя я засыпал вопросами, а ответа так и не нашлось. Это что получается… Гурьев просил доставить посылочку на адрес к восьми вечера сегодняшнего дня, а сам — подсунул пустышку? Для чего? Определенно, чтобы я туда пришел.
Хм… И дальше что? Ни хрена не понимаю. Однако, проверить надо, кто там со мной встретиться должен. Поджидает Сан Саныча.
Только сначала нужно малясь подготовиться к этой «свиданке»… Пустым туда соваться не собираюсь.
Жаль, ни заточки, ни волыны на кармане у меня
