Ознакомительная версия.
Съедено и выпито было изрядно. Затем запели песни – пронзительно-щемящие, берущие за душу. Потом кто-то (видать, хлебнувший больше, чем нужно), с трудом ворочая языком, сказал дурные слова про Нетудыхатку, мученика и героя. Не верит, дескать, что тот оказался способен на столь великую храбрость и стойкость, слишком много пил да и в бою ничем особым не отличался… Гетман, услышавший гвалт, вовремя вмешался, приказал растащить драчунов и отлить речной водой.
А после…
– Батько Богдане, славный наш вождь! – возопил пьяный вдрызг полковник Гладкий, с великим трудом поднявшись с места. – Прости, Христа ради, что сомневался в тебе, трусом считал! Ну, дурак… Что возьмешь! А ты – герой! Ведь герой он, правильно я говорю? – обратился полковник к казакам, растянув губы в той блаженно-бессмысленной улыбке, которая свойственна горьким пьяницам.
– Герой!!! – взревели сотни голосов.
– Вот! И я о том же! – чуть не прослезился Гладкий. – Прости! Христом Богом молю… Коли не простишь, пулю в лоб пущу от позора или утоплюсь… – полковник, всхлипнув, зашарил рукой у пояса, разыскивая отсутствующую пистоль. (Гетман, хорошо зная нравы и привычки своих соратников, еще до начала пира велел им сложить все оружие в шатре.)
– Бог простит! – сказал Хмельницкий, понимающе улыбаясь: что, мол, возьмешь с выпившего! – Садись-ка, не то упадешь, ноги плохо держат.
– Н-нет, погоди… Панове! Браты-товарищи! Слушайте меня! – Гладкий распалялся с каждой секундой, его глаза загорелись каким-то полубезумным, лихорадочным огнем. – Пусть пан гетман ведет нас на Варшаву! До дьябла нам ждать? Коронное войско разбито, путь открыт! Станем лагерем под их стенами, и вот тогда они с переляку на любые наши условия согласятся! Чи не так?!
– Так!!! – оглушительный рев прокатился над равниной, над сонными водами Пилявки, отразился от стен замка…
– На Варшаву! – закричал Федор Якубовский.
– На Варшаву! – подхватил Мартын Небаба.
– На Варшаву! – грохнул кулаком по столешнице Максим Кривонос, едва не опрокинув наполовину опорожненную бутыль с угорским вином.
– На Варшаву! – вскочил Александр Морозенко.
– Покажем ляхам силу свою! Разорим Варшаву! Пограбим вдосталь! За все рассчитаемся! – бушевали пьяные. Огромное количество выпитого крепко ударило в головы, начисто избавив от последних сомнений и даже от простого инстинкта самосохранения.
– Т-ты с-слышишь, гетмане? Войско требует! Весь народ наш православный требует! Веди нас! На Варшаву! – возопил Гладкий, устремив восторженный взгляд пьяных глаз прямо на Богдана.
Хмельницкому больше всего сейчас хотелось своротить ему скулу добрым ударом кулака. А еще лучше – взять со стола тяжелое блюдо и со всего размаху огреть по башке… Невероятным усилием воли гетман отогнал дьявольское искушение.
«Господи!!! Да какое же терпение нужно иметь… Храбры как львы, а тупы как бараны!»
– О столь важном и великом деле надобно говорить на трезвую голову, панове полковники и браты-товарищи мои! – заговорил он, стараясь, чтобы слова звучали уважительно и спокойно. – Зараз же будем праздновать славную победу нашу да Бога благодарить за великую милость. А вот завтра…
Договорить ему не дали.
– Не завтра, а сейчас! – взревел Гладкий, мгновенно придя в ярость, как это часто бывает с пьяными.
– Не указывай мне! Я – гетман, войском выбранный!
– Сами выбрали, сами и сместим! Раз нашу волю не уважаешь! Похоже, прав я был: трус ты! Ляхов боишься…
Поднялся негодующий ропот. Даже те полковники, которые требовали немедленно выступать в поход на столицу Речи Посполитой, возмущенно гудели: «Да в уме ли ты?!», «Иди проспись!», «Пьян, сучий сыне, не соображает, что брешет!» Громче всех кричал Выговский: «Как смеешь?!»
– Трус ты, трус! – продолжал надрываться Гладкий.
– Заткните ему глотку! – взревел Богдан, обернувшись к джурам, чувствуя, что еще миг, и он может совершить непоправимое. – Прочь его! С глаз моих!
Отбивающегося и истошно орущего полковника скрутили, спеленали длинным полотенцем, потащили от шатра…
– П-подлец… – хрипло выдохнул Хмельницкий. Перед глазами плыла кровавая муть. Гетман торопливо схватил чарку, кивнул джуре, чтобы тот наполнил горилкой, рыкнув: – Доверху! – И залпом выпил, почти не ощутив обжигающего вкуса, словно то была простая вода. Отшвырнул чарку, повторил: – Подлец! Баран тупоголовый!
Смущенные полковники зашумели:
– Да не думай о нем, батьку!
– Не бери в голову! Напился он…
– Ты наш гетман, тебе верим! Куда велишь пойти, туда и двинемся!
– Мало ли что скажет пьяный!
– А ведь не зря говорят: что у пьяного на языке, то у трезвого на уме! – гневно выкрикнул Выговский. – И ведь уже не в первый раз!
– Верно, не в первый! – стукнул кулаком Хмельницкий. – Ладно, на радостях от великого успеха нашего снова прощу его, дурака. Если он, отоспавшись да протрезвев, сам поймет вину свою и прощения попросит… А в третий раз пощады пусть не ждет! Прикажу расстрелять перед всем войском. Другим глупым крикунам в назидание!
Нам с Тадеушем довелось сполна хлебнуть все «прелести» интересного положения у любимых женщин. И Анжела, и Агнешка переносили беременность не так чтобы совсем уж тяжело, но неприятностей было – хоть отбавляй. Утренний токсикоз нередко переходил в дневной и вечерний, когда любой прием пищи, ее запах и даже вид мог спровоцировать рвоту. Настроение у будущих мамочек менялось стремительно и без предупреждения, как погода в горах, угодить им было решительно невозможно. В довершение всего их постоянно одолевали мысли о том, по-прежнему ли они привлекательны в глазах любимых мужчин, в том числе с интимной точки зрения. Что, как легко можно догадаться, хорошего настроения им не прибавляло. А уж когда беременная раздражена, она считает своим святым долгом устроить «веселую жизнь» виновнику. То есть человеку, сделавшему ее беременной.
– Бедный мой тесть! – вздохнул как-то Тадеуш. – Як бога кохам, мне его очень жаль! Если пани Катарина, когда носила под сердцем Агнусю, была такой же… Кх-м! – он осекся на полуслове, снова неумело изобразив, будто воздух попал не в то горло.
Я опять сделал вид, что ничего не заметил, ограничившись кратким назиданием типа: что поделаешь, это неизбежно, после родов все наладится.
– Ах, на бога, не нужно говорить про роды! – всполошился поляк. – У Агнусеньки теперь новый, как это выражается пан Анджей… э-э-э… пунктик! Дескать, может умереть при родах, и каково тогда придется бедному малютке без мамочки. Плачет и просит дать клятву, что, выдержав траур, женюсь на доброй пани, которая полюбит сиротку, как родную кровиночку. Пан представляет мое состояние?!
Ознакомительная версия.
