— И каковы будут территориальные потери? — спросил император, когда я сделал паузу.
Я обрисовал все точно так же, как в том мире сделал отец, то есть все Курилы и Сахалин, добавив полную принадлежность Охотского моря Советскому Союзу, за исключением двенадцатимильной зоны у северо-восточного побережья острова Хоккайдо. И, конечно, Японии полностью придется уйти с материка. Это не обсуждается.
— Альтернатива? — он был очень краток.
Ох уж эта мне восточная сдержанность!.. Я, можно сказать, соловьем разливаюсь, а он еще выпендривается.
— Прекращение существования единого государства как такового. Каждый остров — своя республика. Причем на многие десятилетия, если не навсегда, без права существования военного флота, — я не стал вслух говорить о вероятном заключении его самого в тюрьму на долгие годы.
Удержать Микадо от суицида в этом случае будет невозможно. Правительство правительством, но определенная доля вины самого императора в сложившейся ситуации есть. Но кому от этого станет лучше? Ведь должен же он думать о своем народе, а не только о своей личной чести.
— И, что будет, вероятно, неизбежным в данном случае, полный контроль японской промышленности с нашей стороны. То есть вашей стране уже никогда не стать полноценным торговым партнером на международных рынках.
Последнее предложение ему явно не понравилось. Я еще долго распространялся на эту тему, делая упор на возможное возрождение Японии как великой державы. Но не военной, а научно-технической. Процветание будет опираться на мир. Советский Союз в этом случае обязуется поставлять Японии продовольствие и сырье в обмен на промышленные товары. Не знаю, на какой струнке мне удалось сыграть, но решение он принял. Император понял, что желания у нас обоих, в общем-то, одинаковые. Не мериться силой духа и оружия, а закончить войну с меньшими потерями для обеих держав.
И почему специалисты-политологи утверждали, что у Микадо мало реальной власти? Во всяком случае, головы в Стране восходящего солнца полетели. И не только в переносном смысле, а в прямом тоже. Так как в ритуальной церемонии сэппуку после вспарывания живота близкий друг самоубийцы отрубал ему мечом голову.
Фумимаро Коноэ, премьер-министр Японии, подписал капитуляцию через двое суток после прокатившейся по стране волны самоубийств. И сам озвучил ее перед теле- и кинокамерами. После чего совершил ритуальное харакири, взрезав себе живот кинжалом, но уже без свидетелей.
Островная империя сдалась практически сразу. Нет, Квантунская армия на континенте еще недельку пыталась сопротивляться, но массированные бомбардировки с применением ОДАБ и напалма (в первую очередь — по расположениям складов и штабов) быстро заставили японских генералов одуматься и поверить в приказы верховного командования Японии.
Неужели война закончилась? Победа!!!
* * *
Парад победы… Черт, даже не знаю, как выразить свои чувства. Я назначил его на субботу, двадцать первое. Вот так взял и связал с днем рождения отца. Маленькая война. Маленькая по времени боевых действий, но никак не по итогам. Это, наверное, даже хорошо, что никто не знает в этом мире, какая она могла тут быть. Там суммарные потери оцениваются около семидесяти миллионов человек, из которых две трети — мирные жители. Здесь — меньше полутора миллионов. Причем большинство — именно солдаты. У нас, в Советском Союзе, практически одни только воины. Девяносто три тысячи жизней молодых парней. Они погибли за правое дело. Погибли, но мы их никогда не забудем. Назовем их именами улицы и города, корабли и маленькие планеты, которые наши астрономы еще откроют. Я прикажу создать специальную комиссию, которая будет следить за названиями всего нового, пока каждый погибший воин не будет увековечен.
Мы же… Даже если мы ничего больше не сделаем, можно считать проект «Зверь» на сто, нет, на тысячу процентов успешным. Двадцать шесть миллионов жизней советских людей[52] — это много. Это очень много. А сейчас… Заперлись в кабинете Синельникова на Лубянке и пили. За окном расцветали пышные султаны фейерверков праздничного салюта. Тысяча артиллерийских орудий[53] ПВО стреляли специальными снарядами в небо Москвы. Разноцветные отсветы играли на наших лицах, бутылках и граненых стаканах. А мы с Егором пили. Он, наверное, взял пример с Викентьева. Огромный холодильник стоял за шторкой в углу кабинета. Мы пили холодную водку стаканами и не могли опьянеть. Пили, вспоминали, как все это было, и снова пили. За гениев Димку и Кольку, за Юрку Викентьева, который мгновенно сообразил, что из дикого эксперимента молодых ученых может получиться, и возглавил проект, за Ольгу Шлоссер, которая продолжила дело отца и как при этом здорово справилась. За Катеньку Зосницкую-Викентьеву, умницу, столько сделавшую для нас всех. За сотни инженеров, работавших в «Звере». И тысячи, которые работали на проект, не зная этого. Это они модернизировали послевоенную технику того мира методами двадцать первого века. Модернизировали так, что она стала лучше, надежней и проще в изготовлении. Дешевле, в конце концов. Даже за руководство ФСБ и Российской Федерации выпили. Ведь, пусть они для себя усердствовали, но организовали проект и дали нам возможность нормально работать. Ну, за себя тоже немного приняли. Все-таки мы немало поработали. Для Егора это было больше трех лет непрерывной работы не за страх, а за совесть. Да и я более-менее постарался. За наших девчонок выпили. Ну куда же мы без них?! Когда в дверь стучались, мы немного, но достаточно громко ругались, и с той стороны сразу же успокаивались. Впрочем, за наших ребят здесь мы тоже выпили. И даже спели. А уж за Лаврентия Павловича приняли прилично! Кажется, мы впервые в этом мире сумели надраться. Совсем ненадолго. Главное — это качественно закусывать…
* * *
— В принципе, все, что ты собрался делать, я уже понял, — Берия, как всегда, был строг, деловит и собран. — Не скажу, что со всем согласен, но, вероятно, тебе видней. Сейчас меня интересует только одно: как конкретно ты собираешься поступить с членами партии?
Какой партии — он пояснять не стал.
— А никак, — я достал сигареты и закурил, — все будет зависеть от позиции каждого отдельного коммуниста. Точнее, не от позиции, а от действий. Если не будут мешать нам строить светлое будущее, — усмешка, надеюсь, достаточно точно объясняла мое отношение к этому термину, — пусть думают, о чем хотят. А вот если будут мешать на словах или, хуже того, саботировать, тогда это уже ваша забота, Лаврентий Павлович, — лучшего министра внутренних дел мне не найти, это точно, — и Синельникова. В общем-то, разобраться, кто с нами, а кто не очень, будет достаточно просто. Кто примет Присягу Гражданина — тот наш.
