– в этом времени, логика предельно проста: печатают фотографии с твоей физиономией и продают их в киосках и книжных магазинах? Значит ты суперзвезда – однозначно!
Впрочем, нужно констатировать факт, что и в будущем критерии популярности останутся точно такими же.
Из мыслей меня вывел знакомый голос, который здороваясь со всеми подряд и получая ото всех комплименты, приближался ко мне, всё ближе и ближе буквально крича:
Саша Мудрик, Морозов Игорь, Minesweeper, Bagdas.
Глава 26
Посмотрел на подошедших и зашёл за колонну.
Компаньон подвёл товарища Хачикяна туда же и сказал:
– Вот.
– Что вот? – крутя головой, произнёс, стоящий почти вплотную ко мне, режиссёр. – Гдэ он?
– Тихо. Тихо. Давид. Я ж просил тебя не привлекать внимания. Ты обещал, – напомнил Армен.
– Да. Но я нэ вижу его. Мнэ сказалы нэсколько чэловек, что он нэ смог падъехать, – заголосил режиссёр. – Так гдэ жэ он?
– Ты ослеп что ль? Вот же он, – кивнул на меня компаньон. – Глаза протри, Давид Эдуардович. И не ори так громко.
– Э-э, – посмотрел «липовый учитель» на меня, широко открыл глаза и на всякий случай уточнил: – Саша? Это ты, дарагой?
– Здрасть, дядя Давид, – улыбнулся комсомолец.
– Ой, это и правда ты?!
– Я это. Я! – подтвердил, как не странно – я и попросил: – Только ты не кричи на всю «Елоховскую». Я не хочу, чтоб меня узнали.
– Харошо, – прошептал тот оглянувшись. – А пачему ты скриваешься?
– По некоторым причинам, – тяжело вздохнул Саша, вспоминая толпу фанатов, что преследовали меня после встречи с Братьями Стругацкими.
– Понатно, – кивнул тот, очевидно ничего не поняв. – А я тыбя даже нэ узнал. Тросточка, очки, лыцо какое-то бледное, повязка на подбородке, волосы зачесаны впэрод, да горбишься ещё ты. Ты что, упал? Разбылся?
– Нет. Со мной всё в порядке. Это для того, чтобы оставаться неузнанным. Я ж говорю – я тут инкогнито!
– А, ну ладно. Ынкогныто так ынкогныто. Я нэ против. Значит здаровье харошо? Ны чего, ны гдэ нэ балит, да?
– Всё нормально.
– Вот и харашо, что нэ болыт. Маладэц! И спасыбо, что прыехал. Для мэня это важно.
– Да не за что.
– Как нэ за что? Лэтэл столько врэмэни. Спасыбо. Но давай мы с табой после пагаварым, а то мнэ тут ыщо ынтэрвью нада дать. Я просто падашёл поздароваться. Мнэ Армэн Ныколаевич сказал, что ты тут, но всэ сказалы, тэбя нэт. Я падашол, чтобы пасматрэть ты или не ты, и тэбя просто нэ узнал.
– Это потому что я не хочу быть узнанным. Так что ты, пожалуйста, не говори никому, что я тут. Договорились?
– Конэчно, дарагой! Конэчно, – кивнул улыбающийся и явно счастливый режиссёр.
Оно и понятно. Столько людей, и все хотят пожать ему руку, поприветствовать, перебросится парой слов. Всеобщее уважение и почёт. Все зовут, все приглашают, всем нужен – лепота, а не жизнь.
А те, кто приглашает и ручкается, тоже не в накладе и тоже рады. Теперь они могут уже завтра небрежно говорить другим своим знакомым:
«Да занят я был вчера. Давид фильм снял. Знаешь Давида? Это друг мой! Просил, чтоб я пришёл на премьеру. Я не хотел идти, сам понимаешь, дел много. Но тот очень уж просил. Не стал обижать человека. Сходил. Посмотрел. Фильм, конечно, хороший. Но несколько моментов мне всё же не понравилось. Я так Хачикяну и сказал, после просмотра. Тот кивнул, соглашаясь, поблагодарил и пообещал в следующий раз перед показом советоваться со мной!»
Собеседник такого уважаемого человека обязательно откроет рот и начнёт выспрашивать, настолько ли далёк от народа величайший режиссер, о котором давно все говорят, попутно задавая ещё тысячи вопросов затем, чтобы уже через час хвастаться, что знает того, кто знает этого!
Круто, конечно, перед своими понтов нагнать, но мне такое, например, никогда не нравилось, ибо я этого никогда не понимал и уже, наверное, не пойму.
Ну, известный человек: актёр, певец, музыкант или кто он там, ну и что? Что в нём необычного-то? Голос у него хороший? Кинокамеру он знает и понимает, как настроить и где установить? И что тут необычного и экстраординарного? В чём талант?
Другое дело тот, кто это придумал, кто это задумал, кто это осмыслил и сумел дать задуманному жизнь. И это касается не только творчества, это касается самого мышления.
Вот с кем, например, интересней поговорить – с обезьянкой, пляшущей на сцене под чужую музыку и чужие стихи, или с тем, кто придумал для неё весь этот репертуар?
На мой взгляд, интереснее общаться именно с тем, кто сумел силой мысли вырвать из мирового цифрового информационного поля толику знаний и, преобразовав, передать это знание людям. С человеком, который придумал какую-нибудь интересную гипотезу, перевернувшую сознания миллионов или даже миллиардов человек, человеком, придумавшим новый механизм или аппаратуру, человеком который придумал новую философию, открывшую новую истину. Да что там говорить, хотя бы просто с человеком, который хоть что-то придумал!
Как по мне, так именно у таких людей нужно брать автографы и восхвалять их, а не шантрапу, случайным образом попавшую на сцену.
Но, к сожалению, сейчас так тут думают далеко не все, и культ певцов доживёт и до светлого будущего, которое моими стараниями, возможно, станет чуть-чуть светлее.
А тем временем режиссер, в очередной раз, крикнув какому-то дядьке в костюме, что он сейчас подойдёт, неожиданно посмотрев на меня, сказал:
– А знаешь, что, я сычас интервью говарить буду, можэт быть тэбэ тожэ надо интервью дать?
– Мне? Зачем?
– Ну как зачем? В газэте и журнале напычатают. Скажишь, как напысал сцэнарый, как помагал с монтажом картины.
– Нет уж, спасибо. Я в следующий раз, – помотал головой я. – Тем более ты же видишь, я тут на нелегальном
