Вендетта (СИ) - Олеся Шеллина

— А кто конкретно начал возню? — прищурившись, спросил я князя.

— Чарторыйские, которые сейчас у себя в гостях принимают какую-то родню из Ганновера. Они настаивают на том, чтобы никакого наследования не было, чтобы король так и становился при выборе большинства, при этом, чтобы законодательно прописали, что никто из поляков не может стать королем.

— Ага, если такой закон примут, то Понятовский уйдет не попрощавшись, — пробормотал я.

— Да, поэтому остальные разделились на две группы: одна говорит, что пусть все остается как было, а вторая, что вообще пора со всей этой чехардой заканчивать и возрождать одну постоянную династию, а то над Варшавой уже вся Европа ржет не останавливаясь. Слово за слово и все три стороны подняли свои личные армии. Понятовский пока воздерживается и не спешит принять ни одну из сторон. Но это дело просто так не кончится, — закончил князь.

— Это точно, — я задумался. Надо кому-нибудь из сторон помочь, непременно помочь, но кому? Что мне выгоднее? Но, каковы Ганноверские сволочи, а. Я так и знал, что они свои делишки уже давным-давно в странах проворачивают. Опыт у них уже сейчас ого-го. Ладно, думать на ходу вредно, да и к тому же у меня есть отличный эксперт по Польше, с которым я и проконсультируюсь, тем более, что меня уже стали переносить, и время от времени разрешают спать в супружеской постели.

Наш поезд начал привлекать внимание. Все больше и больше москвичей останавливались, провожая нас взглядами. Многие на всякий случай кланялись. Некоторые так и вовсе становились на колени и лбом касались земли. Отвратительная традиция. Вот ее я прямо завтра приказом отменю.

Ехали мы шагом, впереди чуть быстрее несколько кавалеристов разгоняли перед нами зевак, чтобы никто из них не попал под копыта лошадей и колеса карет. Как-то так получилось, что я снова, как и при въезде в город, остался один.

— Ой, так ведь это ампиратор Петр Федорович, — внезапно донеслось до меня. Я повернулся и увидел, как сразу с десяток кумушек с корзинами, начали кланяться.

— Который? — негромко спросила другая. Впереди образовался небольшой затор, и мне пришлось остановиться. К счастью, уже был виден Лефортовский дворец. Нам повезло миновать город без суеты.

— Вон тот, в черном, молоденький такой, беленький.

— Что же он такой бледненький и худенький? Да и одет бедно?

— Так ведь траур у него, дура! Вишь как по тетке покойной убивается.

— Бедненький. А-то, кажись, не кормют его совсем, ироды иноземные.

Я почувствовал, как у меня краснеют уши. Но тут дорогу расчистили, и я пустил коня рысью. Это они еще Машку не видели. Ее даже мне постоянно накормить охота.

— Ваше величество, добро пожаловать в Москву! — перед моим конем возник Салтыков, который каким-то образом успел не только собрать в кучу всех более-менее знатных москвичей, так еще и музыкантов подогнал. Так что в сам дворец я въезжал уже с помпой, вымученно улыбаясь встречающим.

Кондратьев отнял от глаза подзорную трубу и повернулся к лейтенанту, стоящему рядом. Лейтенант этот получил звание совсем недавно и очень гордился им. Получил он приказ о производстве в офицеры из рук его величества лично на торжественном ужине, а до этого он всего лишь боцманом был, которого вот так внезапно повысили. При этом сам Иванов так до сих пор и не понял, что же он сделал такого, что заслужило такой высокой награды.

Экипажи их судов, с таким трудом вернувшиеся в родную гавань, в полном составе были приглашены на коронацию, на которой, как им шепотом сказал генерал-лейтенант Рамбург Иван Степанович, вручивший приглашение от имени Адмиралтейства, будет произведена награда всем, кто выжил. Какая награда, про это не знали даже в Адмиралтействе.

— Ну что, Василий Фролович, видно кто там идет? — Иванов сунул в рот трубку, затем вынул ее, потом снова сунул, а после, хлопнув себя по лбу, сунул ее за пояс своей свеженькой формы.

— Эскадра. Три купца в середине, под охраной четырех линкоров. Флаг пока не могу разглядеть, — признался Кондратьев. Бывший боцман же, махнул рукой и вытер внезапно вспотевший лоб.

— Не наши это. У наших по два линкора сзади и спереди, чтобы не запирать купцов. Научены уже, — сказал он, и потянулся за трубой, лежащей на столе, чтобы попробовать самому разглядеть флаг, под которым идет эскадра.

Когда впередсмотрящий закричал про паруса на горизонте, Кондратьев ощутил, как заколотилось сердце. Он впервые вышел в море после того памятного обеда, да ещё и с такой миссией. Он снова поднес трубу к глазу и сейчас уже смог рассмотреть развевающийся флаг идущего впереди эскадры корабля.

— Англичане, — он опустил трубу, пару секунд стараясь угомонить разогнавшиеся сердце, а потом заорал. — Поднять франкский флаг! Всем! Говорить только тем, кто французский знает, хоть одно слово. Остальным заткнуть пасть и даже не материться!

— Это у нас команда из немых матросов получится, — усмехнулся Иванов, отложил трубу и всё-таки закурил трубку.

— Ничего, потерпят.

— Иноземцам-то можно по-своему балакать? — Иванов выпустил ароматный дым, поглядывая при этом на своего командира.

— Иноземцы могут хоть... — Кондратьев осёкся и снова посмотрел в трубу. — Точно Савельев передал, что здесь пойдут, а купцы то еле барахтаются. И кто догадался их так загрузить?

— Так жадность людская, знамо дело. Савельев сказал, что адмирал дюже удивился, когда обогнул мыс Доброй Надежды и вместо привета встретил дружеский салют из всех пушек форта, — Иванов чувствовал себя странно спокойным. До этого думал, что от переживаний руки начнут трястись, а тут вон как получается. — Мне только интересно, как он умудрился так сильно обогнать англичашек?

— Так он же налегке пёр под всеми парусами, а тут как только воду бортами не черпают. Вот уж действительно — каракатицы беременные, — Кондратьев не отрываясь смотрел в трубу. — Так, купцов отодвигаем, чтобы не повредить. Команду в шлюпки, меняем на нашу. Флагман должен уйти, — он словно повторял многократно заученный урок, который сейчас придётся отвечать перед требовательным учителем. — Разгружаем купцов. Всё самое ценное переносим на свои корабли. Всё ватерлиния повыше окажется. А французам и части с того, что останется