Ознакомительная версия.
Ошарашенный, сбитый с толку, а заодно и разозленный пан Адам даже прикрикнул на супругу, топнув ногою, чем настолько ее перепугал, что она вмиг умолкла, опасливо забившись в самый угол возка. После чего на всякий случай решил довести до конца начатое дело: проведать дочку, сообщить ей радостную весть, касающуюся пана Тадеуша, исполнив заодно роль свата… А также приглядеться как следует к этой странной княжне из Московии. Бабская глупость – это бабская глупость, конечно… но ведь у него сердце все-таки не каменное! И дочка всего одна… Да будь хоть дюжина, неужели любил бы меньше?!
Московитка произвела самое приятное впечатление. Держалась немного скованно, но вежливо, с достоинством. Своего превосходства (из знатного княжеского рода как-никак!) не показывала, даже всячески демонстрировала уважение к отцу «милой панны, с которой я, благодарение Богу, подружилась». И лицом, и манерами так хороша… Пан Адам был просто очарован.
– Нет слов, чтобы описать, как приятно мне общество ясновельможной княжны, однако же вынужден его лишиться, – заторопился он, услышав пронзительные звуки сигнального горна. – Снова трогаемся в путь… Но ежели на следующей остановке княжна соизволит навестить нас с супругою и разделит скромную нашу трапезу, буду безмерно счастлив и горд!
– Непременно, и почту за большую радость… – кивнула московитка, одарив управителя такой чарующей улыбкой, что он вдруг почувствовал себя пылким двадцатилетним шляхтичем, переполненным жизненной силой.
«Был бы мусульманским ханом – забрал бы ее в гарем… Непременно… Тьфу!!! Прости, Господи, меня, грешного!»
Откланявшись, пан Краливский поспешил к своему возку. Даже не подозревая, что вот теперь его обожаемой Агнуське точно стала грозить опасность. И немалая.
Это была красивая пара, но при одном взгляде на нее можно было догадаться: между мужчиной и женщиной пробежала черная кошка. И для этого вовсе не требовалось иметь семь пядей во лбу.
Кавалер – высокий, видный мужчина лет тридцати, с холеным породистым лицом и тонкими закрученными усами – вел себя, как напроказивший кот, забравшийся в хозяйскую кладовую. На это указывало все: и его взгляд, заискивающе-настороженный, и такой же тон, и робость, сочетавшаяся с высокомерной раздражительностью. Дама же, совсем еще молодая, с нежным красивым личиком, которое был бы рад запечатлеть на холсте любой, даже самый знаменитый художник, судя по всему, пребывала во взвинченном состоянии. Причем настолько, что лишь воспитание и хорошие манеры удерживали ее от безобразного скандала.
Пожилой корчмарь, видевший на своем веку великое множество проезжавших, безропотно выслушал приказ пана: отвести ему с супругою самую лучшую комнату, какая только сыщется в этой жалкой дыре. И немедля подать самый лучший ужин. Само собой, с вином, которое также должно быть достойно его «крулевны». И упаси Матка Боска, если пища и питье не понравятся!
– Ты, схизматик, узнаешь тогда, как тяжела рука подстаросты Чигиринского! – с вызовом воскликнул пан. – Давай, шевелись! Не каждый день тебе такую честь оказывают…
Корчмарь, пряча в седых усах ухмылку, с поклоном повел гостей осматривать единственную комнату. И старательно изобразил сожаление, испуг, раскаяние, терпеливо выслушав потоки брани и проклятий, выплеснутых на его голову разозленным паном, назвавшимся Данилом Чаплинским. Мол, в такой жалкой клетушке даже хлоп побрезгует заночевать, а ее предлагают благородной шляхте!
– Звиняйте, пышный пане… звиняйте… С дорогой душой бы, да других комнат нету!
Шляхтич, на мгновение умолкнув, буквально сверлил корчмаря негодующим взором. Видимо, переводил дух перед новой порцией ругани.
– Ах, оставьте, пане Данило! – вдруг с еле скрытым раздражением произнесла красавица. Теплоты в ее голосе было не больше, чем в ключевой воде, от которой ломит зубы. – Какая ни есть, выбирать не из чего! А я смертельно устала.
Чаплинский, осекшись, тут же угодливо склонил голову:
– Как будет угодно моей крулевне… – И, повернувшись к корчмарю, рявкнул: – Благодари судьбу! А теперь живо, бегом – накрывай на стол! И помни – все самое лучшее!
«Деньги-то у пана есть?» – вертелся на языке корчмаря ехидный вопрос. Но он промолчал. Не надо искушать судьбу… Казаки Хмельницкого еще далеко, а паны – вот они, рядом… Хоть и бегут, спасая свои шкуры, а пока еще в силе.
Жаль пани: такая красавица, а дураку в жены досталась!
Впрочем, на жену она не очень-то и похожа. Скорее, на полюбовницу, осознавшую, что поторопилась и совершила ошибку…
Пани Катарина, ошалело мотая головой, словно корова, замученная оводами, и негодуя на дурочку Стефанию (сослепу подсунула флакон с нюхательной солью ей под самый нос, больно по нему ударив), уже хотела высказать все, что про нее думает… Но тут заметила торопливо приближающегося к возку мужа. А главное – разглядела выражение его лица. И в следующую секунду снова чуть не лишилась чувств.
Поскольку пан Адам буквально сиял. Причем так, что впервые в жизни его супруге стал полностью понятен смысл простонародной поговорки: «На твоей роже можно блины без смальца жарить!»
– Матка Боска… – чуть слышно простонала бедная пани, схватившись за то место, где у людей нормальной комплекции полагается быть сердцу. – Неужто околдовала?! Проклятая!
– Пшепрашем пани… – чуть не заплакала перепуганная Стефания, расслышав только последние слова и приняв их на свой счет. – Я не хотела… Нечаянно…
– Что?! Ах, да я не про тебя! Нашла время в слезы ударяться! Высеку! Уволю! – Пани Катарина, чуть не потерявшая голову с перепугу, мгновенно взбеленилась и уже не контролировала себя. Поэтому подошедший пан Адам застал картину, весьма его удивившую и сбившую с толку. Будучи человеком, привыкшим к логическому мышлению, он быстро сделал единственно возможный вывод: раз жена так расшумелась, а служанка Стефания так трясется и рыдает, значит, она чем-то навлекла на себя гнев его благоверной… А поскольку он был еще человеком довольно мягкосердечным, да к тому же пребывал после беседы с дочерью и московитской княжной в самом благодушном настроении, ему стало жаль служанку. И так Богом обиженная: слепнуть стала!
– Ах, стоит ли так серчать на бедняжку! – улыбнулся он жене. – Ну, провинилась… С кем не бывает! Послушай лучше, что я скажу: сегодня на вечерю к нам пожалует княжна Милославская… Катю! Катю, что с тобой?! Очнись! Стефания, флакон! Живо!!!
Женщина едва притронулась к своей порции. Еда, хоть и была вкусной, буквально не лезла в горло.
Пан Чаплинский начал бранить корчмаря, грозя ему своей немилостью и страшными карами, но под ледяным взглядом «крулевны» съежился, умолк. Такое убийственное, безграничное презрение сочилось из ее прекрасных глаз. Он попробовал было перевести разговор на другую тему, но быстро обнаружил, что вместо диалога получится монолог. То ли пани от дорожной усталости не была расположена к беседе, то ли не собиралась менять гнев на милость.
Ознакомительная версия.
