вновь почувствовал, что меня кто-то трясет за плечо. Придя в себя, я не сразу смог понять, где я и кто передо мной. Такой провал в прошлое-будущее был у меня в первый раз. Оказывается, можно, судя по всему, за несколько мгновений пережить целый боевой выход, который длился тогда почти трое суток. И если честно, то меня такое состояние напугало. Последствия контузии?! Или особенности работы человеческого мозга?!
– Извини, Лавр Георгиевич, но что-то мне поплохело. А что произошло? – произнес я непослушными губами.
– Я сказал, что нам надо будет попасть через неделю в Кундуз на Лойя-джирга, а ты побледнел и застыл с остекленевшими глазами. Я тебя зову, а ты не слышишь. Пришлось трясти тебя за плечо, – от волнения Корнилов перешел на «ты». – Что с тобой?!
– В Кундуз говоришь?! Можно и сходить.
Рынок Кундуза, как и любой восточный рынок, имел свои особые черты. Начинался он большой площадкой, где стояли пригнанные для продажи бараны, и тут же вперемежку с верблюдами и лошадьми толпились продавцы и покупатели, которых интересовал только этот товар.
Пройдя это столпотворение, попали в первый ряд низких торговых лавок, заставленных товарами, причем в каждой из них на разостланном ковре прямо на земле восседал сам хозяин, окруженный предметами своей торговли.
Я, Корнилов и его верный спутник Худайкули сын Нарлы из Сиягырта пробирались через плотную рыночную толпу, которая шумела, толкалась и, казалось, ни на кого не обращала внимание. Но это было не так. Чужаков эта толпа определяла сразу.
Понятно, что десяток сипаев, сопровождавший британского офицера, сразу бросался в глаза. Да и толпа расступалась перед ними, провожая мрачными взглядами, тихо бросая проклятья в спину. Наша тройка, оказывается, тоже привлекала внимание, как ни старались мы слиться с окружающей средой.
Генерал-губернатор Субботич, который был очень против этого выхода в Афганистан, как довод приводил факт, что не может быть в одной группе туркмена, киргиза и пуштуна (это он про меня). Корнилов возражал, но, как оказалось, Деан Иванович был прав. Наша тройка, видимо, выделялась, привлекая внимание местных.
Мы с Лавром долго думали, под какой личиной идти в Афганистан. В конце концов, решили, что торговец с работниками, не говоря уж про дервишей, нам не подходит. Мои знания пушту, фарси и дари, практически забытые, просто просили для меня роль глухонемого. Только кому такой работник нужен.
Выручил Худайкули, предложив стать нам бригадой по рытью кяризов. Кто не знает, кяриз – это очень сложное гидротехническое сооружение, представляющее собой систему колодцев, соединенных подземными галереями. Строительство кяризов, глубина которых доходит до нескольких сотен метров, а длина галерей – километров, является чрезвычайно трудоемким делом.
При этом мастера роют колодцы снизу-вверх, что является очень опасным занятием, так как довольно часто случаются обвалы. Строительство одного кяриза растягивалось на годы, порой даже десятилетия, но извлеченная из них вода орошает потом десятки гектаров ставших плодородными земель.
Поэтому кяризгены являются очень уважаемыми людьми и считаются неприкасаемыми, в том смысле, что их не трогают ни бандиты, ни противоборствующие стороны во время вооруженных конфликтов. Вода нужна всем.
Так Худайкули стал главным мастером – кяризгеном, а мы его помощниками. Туркмены ещё во времена Александра Македонского славились как лучшие мастера по рытью колодцев. Да и само слово «кяриз» или «кяргиз» – древнее туркменское слово, обозначающее «подземный переход (тоннель) для водоотвода».
В общем, отправились мы в наше путешествие как кяризгены. Пара осликов тащила кирки, небольшие лопаты, защитную доску, кожаные мешки и главную драгоценность – специальный ворот с крепкими веревками, который применялся для спуска и подъема мастеров, мешков с землей, инструментов.
Всё бы ничего, да только вот я и Лавр Георгиевич, видимо, на помощников кяризгена Худайкули плохо были похожи. Военную выправку, вбитую годами, тяжело скрыть. Хотя мы с Корниловым и старались, горбились, шаркали ногами при встрече с другими людьми. Я ещё и глухонемого дебила изображал, почти как Бельмондо в фильме «Чудовище». Только не инвалида, а физически сильного дебила, которого за это и использовали в качестве работника. Плюс одет был в обноски и рванину.
Во всяком случае, до Кундуза добрались, пройдя шесть проверок англичан по дороге. Те ничего не заподозрили и не тронули, как ценных специалистов, которые идут в Кундуз по приглашению уважаемого человека, чтобы рыть колодец. А сейчас мы шли на встречу с лавочником, который должен был нас переправить на место встречи со старейшинами.
Чем ближе к центру рынка, тем гуще толпа народа, тем ярче и богаче становятся халаты. Проходим мимо чайхонэ, из которой идёт умопомрачительный запах готового плова и жарящегося шашлыка. Мой живот, не выдержав такого издевательства, громко заурчал. С утра ничего не ели, а солнце уже на закат пошло.
Худайкули, который шел впереди меня, услышав призыв моего желудка, обернулся и оскалился в белоснежной улыбке. Я в ответ скорчил ему дебилистическую рожу, краем глаза наблюдая, как работник чайхонэ переворачивает шашлык из бараньей печени и курдючного сала, присыпая их специями. Запах пошел такой, что мой живот вновь напомнил всем окружающим, что не ел с утра, вызвав их смех и грубые шутки. Почему бы не поиздеваться над убогим.
Рядом с чайхонэ разместились груды арбузов, дынь, урюка и гранат, испускающих под жгучими лучами солнца невыносимый, одуряющий аромат. И всё это, смешиваясь с запахом плова, шашлыков и лепешек, создавало неповторимую, густую воздушную смесь восточного рынка, которую буквально глотаешь, как воду, а не дышишь.
Дальше нам путь перекрыла конная группа, судя по одежде, туркмен, дорогу которым загородила арба, запряженная в одну лошадь, на спине которой, оперевшись ногами на оглобли, сидел погонщик-пуштун, невозмутимо выслушивая ругань всадников. Рядом оборванные дервиши, став в ряд, монотонно распевали стихи Корана, не обращая внимания на возникший спор.
С трудом обогнув этот затор, добрались до плотной толпы и встали. Как оказалось, народ слушал музыкантов. Заунывные звуки извлекались из конструкции, похожей на что-то среднее между балалайкой и домброй, но с огромным, в два аршина грифом, на котором натянуты три струны.
Старик-сарт с длинной седой бородой, закрыв глаза, сосредоточенно бренчал струнами и что-то тихо напевал-говорил себе под нос. Его музыкально поддерживала ещё пара человек, один из которых играл на чём-то похожем на скрипку, гриф которой был прикреплен к выделанной, небольших размеров тыкве с пустотой в середине. А второй стучал в бубен.
Однообразная мелодия с небольшими вариациями, речитатив старика, видимо, рассказывающего какой-то эпос, задержали нас минут на пятнадцать-двадцать. Довольный Худайкули, как и многие другие
